Вообще же наиболее страдающая категория советского населения —
наша интеллигенция!
Н. С. Хрущев
В течение многих десятилетий и власть предержащие, и народная масса, то каждая из них порознь, а то и вместе относились с нескрываемым презрением как к интеллигенции в целом, так и к отдельным интеллигентам. В сущности слово интеллигент стало бранным. Вместе с тем народ и власть не могут жить без государства, объединяющего нацию. В свою очередь, государство не может существовать без государственной идеи. Пусть даже сформулированной общо, но понимаемой всеми более или менее одинаково.
Можно видеть разные формы государства и разные способы реализации государственности. Наиболее устойчиво государство национальное, или считающее себя таковым. Здесь слово нация выступает не в этническом смысле слова, а в том смысле, в котором этот термин используется в Организации Объединенных Наций, т.е. в смысле некоего государственного единства, почти как синоним слова Государство в целом.
Так вот, национальное государство не может существовать без национального самосознания. Национальное самосознание невозможно без национальной интеллигенции. Отсюда вытекает необходимость существования в здоровом государстве здравой интеллигенции. Что ж такое интеллигенция? Много сломано в попытках дать исчерпывающее, непротиворечивое и вместе с тем содержательное определение этого понятия.
Для России сейчас характерно прочтение этого термина как некоторой совокупности людей, вообще говоря, достаточно образованных, профессионально занимающихся умственным трудом, инстинктивно следующих некоторому морально-этическому кодексу и, к сожалению, страдающих отсутствием воли, упорства, вкуса к деятельной активности, разъедаемых скепсисом и сомнениями и традиционно ставящих себя в оппозицию к существующей власти. Это далеко не все. Любой и каждый из представителей интеллигенции может расширить или сузить этот список характеризующих интеллигента параметров, но главным является некое плохо определимое качество, в сущности, неформализуемое облако, аура интеллигентности. На самом деле мы имеем типичный замкнутый круг: интеллигент этот тот, кто принадлежит к интеллигенции, а интеллигенция это совокупность интеллигентов.
Можно, конечно, дифференцировать понятие интеллигента вообще, говоря более конкретно о творческой интеллигенции, военной интеллигенции, интеллигенции научной, педагогической, медицинской и т.д. Но это не решает проблемы.
Для справки полезно указать, что, по свидетельству современников (правда, опровергаемому ныне некоторыми исследователями), слово интеллигенция в 60-х годах прошлого века ввел Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921), известный писатель натуральной школы, почетный член Петербургской Академии Наук. Он исходил из латинского термина intellegentia, означающего: 1) понимание, рассудок, способность восприятия, познавательную силу; 2) понятие, представление, идею; 3) восприятие, чувственное познание; 4) умение, искусство. При этом слово интеллигент, восходящее к латинскому intellegens, означает: 1) сведущий, понимающий, знающий; 2) благоразумный, рассудительный (муж); 3) знаток, специалист.
Не менее интересны трактовки термина интеллигенция, даваемые популярными, но серьезными англоязычными толковыми словарями.
Словарь Уэбстера: intellegensia означает совокупность интеллектуалов, рассматриваемых как группа.
Толковый оксфордский словарь: intellegentsia класс интеллектуалов, рассматриваемых как обладающий культурой и политической инициативой класс людей, делающих интеллектуальную работу (термин происходит из русского языка).
Лонгмановский словарь современного английского языка: intellegentsia группа людей в составе общества, которое высоко образованы, часто обозначены новыми идеями, новым развитием, особенно в искусстве и политике, и потому занимаются ими.
Итак, интеллигенция создает идеологию, интеллигенция живет идеологией, интеллигенция стремится внедрить идеологию в жизнь. Не без оснований принято думать, что в процессе создания и распространения идеологии, в процессе ее тиражирования, упрощения и адаптирования существенную роль играют средства литературные. Вспомним, что В.И.Ленин называл себя литератором.
Но литература бывает всякой. Великая мировая литература весьма возвышенна, хотя и несколько суховата. Жизненную сочность придает ей плутовский (иногда приключенческий) роман. Гомеровский Одиссей, Апуллеевский Луций, Синдбад-Мореход арабских сказок, Санчо Панса Сервантеса, Панург Рабле, Лесажевский Жиль Блаз, д-Артаньян Александра Дюма, Костеровский Тиль Уленгшпигель, диккенсовский Сэм Уеллер, Марк Твеновский Гекельберри Финн, Феликс Круль Томаса Манна, Соловьевский Ходжа Насредин, Гашековский Иосиф Швейк и, наконец, Остап Бендер Ильфа и Петрова суть те стволы, по которым течет полноводная река жизни, счастливо орошающая литературные берега. Список условен и не претендует на полноту. Но, отражая предпочтения или, что то же самое, круг чтения автора этих заметок, он дает некое общее представление о характере движения, по крайней мере, части литературы.
Соответствующий поток далеко не прямолинеен, он прихотливо извивается, разбивается на рукава, образует удивительные петли, порой течет как бы вспять, прокладывает новые русла, оставляет в стороне усыхающие старицы, бурно преодолевает пороги, бьется в водопадах, чередует ясные и спокойные плесы с темными, застойными бочагами и омутами. Но он неукротим в своем вечном беге. Литература в целом жива, пока не иссяк этот поток, пока он орошает, пусть иногда и искусственно, литературный континент, который цветет и плодоносит под действием живительной сочности плутовского романа.
Итак, тело великой литературы движется кровью приключенческого, плутовского, смехаческого, пародийного романа. А для них всех характерно неприятие интеллигенции, неприятие интеллигентного. Значит, несмотря на все самые серьезные, самые искренние уверения в обратном, литература как отображение действительности, или как отображение идеального, как способ построения идеальной действительности, глубинно и сущностно не принимает интеллигенцию. За примерами далеко ходить не надо, достаточно указать на такой факт высокой литературы, как замечательный роман А.И.Солженицына Один день Ивана Денисовича.
В чем здесь дело? Вопрос риторический, но ведь и на самом деле литература, по определению, являясь творением интеллигенции, эту самую интеллигенцию по сути не приемлет. И чем лучше, чем честнее литература, тем явственнее в ней выражена эта парадоксальная ее сторона.
Приходится признать, что настоящая литература отражает настоящую жизнь.
В пору моего отрочества (в 30-е годы) по улицам Ямского поля, во дворах Старой и Новой Башиловки, Нижней и Верхней Масловки слово интеллигент было по крайней мере бранным, а слово интеллигенция произносилось с нескрываемым презрением. Думаю, что эта часть тогдашней Московской окраины, заключенная между Ленинградским и Дмитровским шоссе, довольно представительна.
Дело не только в окраине, дело не только в посадском мещанстве, хотя это и не самая плохая часть населения России. Вот что публиковал в 1928 г. такой замечательный, тонкий и смелый поэт как Осип Мандельштам, которого в неинтеллигентности и грубости восприятия упрекнуть трудно: Сказанное сугубо относится к полуобразованной интеллигентской массе, зараженной снобизмом, потерявшей коренное чувство языка, щекочущей давно притупившиеся языковые нервы легкими и дешевыми возбудителями, сомнительными лиризмами и неологизмами, нередко чуждыми и враждебными речевой стихии.
Эта одна, хотя отнюдь и немаловажная сторона дела. Непосредственно языковая безответственность так называемой интеллигенции не могла бы вызвать народного презрения, если бы эта безответственность не была проявлением чего-то другого, не имела своей причиной нечто, зачастую глубоко спрятанное, иногда выходящее на поверхность, но всегда сущностное, определяющее, важное. И вот к тому недавнее свидетельство, трактующее приживаемость интеллигенции к чужой, невежественной власти, искренность ради спасения. В животном мире это называется мимикрией, а вдруг хищник не углядит? Там же обращено внимание на совсем нередкий переход от приживаемости к причастности, что создавало основания для покорного прилипания к существованию, которое отнюдь не в твоих руках.
Как и почему это было именно так, взрослым людям объяснять не надо. В сравнительно мягкое время Н.С.Хрущев, будучи уже семь лет в отставке, буквально за неделю до того, как прервался его земной путь, в начале сентября 1971 г., судя по всему искренне, говорил о своих конкретных ошибках по отношению к интеллигенции, о том, как он принимал административные, полицейские по сути решения, не разобравшись сам в существе дела, в содержании рассматриваемого предмета. Раскаиваясь, он подходит к постановке вопроса, а имеет ли он или кто-либо иной, на его месте находящийся, сколько-нибудь обоснованное право принятия решения по творческим проблемам, почему, собственно, Суслов, Хрущев, Сталин должны были определять жизнь и работу творческой интеллигенции. В этой, последней главе своих воспоминаний, содержанием которой он, по словам составителя, не был до конца удовлетворен, Н.С.Хрущев подходит к формулировке того мнения, что все деспоты хорошо относились к литераторам лишь при условии, если те хорошо писали о них и их эпохе. Но, говоря о том, что обязательно надо смелее предоставлять возможность творческой интеллигенции высказываться, действовать, творить, автор воспоминаний все же исходит из той непреложной истины, что поскольку в идеологии Коммунистическая партия стремится занимать монопольное положение, то ее заинтересованность в привлечении этой интеллигенции на свою сторону не нуждается в разъяснении.
Никита Сергеевич с искренней болью, что надо прямо признать, говорит о взаимодействии власти с интеллигенцией, глядя на проблему со стороны власти. И он видит, что не мытьем, так катаньем, легко и непринужденно или трудно и тяжко, с кровавыми издержками, но всегда и повсюду власти добиваются сотрудничества с интеллигенцией, которая в конечном счете осознанно идет на это. И не только техническая интеллигенция, неловко противопоставляемая Хрущевым интеллигенции, называемой им творческой.
Несомненно, конформизм, скажем об этом предельно вежливо, практически всей массы людей, причисляющих себя к интеллигенции или традиционно рассматриваемых принадлежащими к таковой, сыграл свою роль в формировании негативного к ней отношения. Если чуть-чуть напрячь внимание, то легко можно увидеть подобие большей части на виду вращающихся интеллигентов либо тому интеллигентному торговцу хмелем, чья милая жена так удачно воспользовалась гостеприимством поручика Лукаша и услугами Иосифа Швейка, либо музыкальному критику Семену Васильевичу Небабе, бывшему ранее городовым с постом на углу Прорезной и Крещатика и состоявшему на содержании у М.С.Паниковского. Если для инженера и техника, военнослужащего и врача при условии профессиональной компетентности социальный и культурный конформизм как-то оправдан стремлением делать свое дело и потому выглядит именно конформизмом, то для людей, как говорили в старину, свободных профессий, он легко трансформируется в рептильную приспособляемость и рабскую угодливость.
Лицемерное притворство, лживость фразеологии, какая-то скользкая фальшивость чувствовалась и власть предержащими, и народными массами. Уважения к интеллигенции, рассматриваемой упрощенно и безосновательно как нечто целое, это не прибавляет.
Неинтеллигентность интеллигенции, ее вторичность вот что лежит в основе скверного к ней отношения.
Свойство слепо следовать авторитету оказалось пагубным, когда в попытке уйти от себя самой наша интеллигенция обратилась к нонконформизму, но поняла новое как простое, прямое, линейное отрицание старого и пришла таким образом к новому конформизму.
Породив как в свое время власть царскую, так и впоследствии власть советскую, интеллигенция в порыве антиконформизма перешла к оппозиции, простой и незамысловатой. Вместо того, чтобы кропотливо работать, адиабатически медленно улучшая ситуацию, эти люди стали на путь голого отрицания. К сожалению, интеллигенция как целое оказалась неспособной подняться над обыденным сознанием, которому чужда сама постановка задачи решения сложных, многомерных, многосторонних, многопараметрических проблем общего, абстрактного характера. Сама мысль о многозначительности причин и следствий, о многовариантности искомых решений, о возможности правоты оппонента хоть в чем-то злит и выводит из себя. Простое противопоставление красного белому, а белого красному с простыми следствиями типа кто был ничем, тот станет всем и до основания и затем, вот что определяло способ существования российской интеллигенции в XIX-XX веках. К этому как интеллектуальное обоснование добавлялась вульгаризированная, упрощенная, механическая картезианская модель человека и принципы так называемого рационализма. Было забыто или не понято, что либеральная идея предполагает личную свободу при условии принятия на себя личной ответственности. Увлекшись технологией в том числе и социальной технологией, забыли о морали. А такое забвение мстит за себя. Плохо становится и нравственному чувству и инженерному искусству. Сталинский режим и его репрессии нельзя, неправильно, преступно сводить к свойствам личности И.В.Сталина. Они суть закономерный итог, результат вековой работы интеллигенции с ее нетерпимостью и патологической страстью доводить все до абсурдного предела. К чему это привело, хорошо известно.
Вот картина из недавнего прошлого. Я сам слышал весьма серьезные рассуждения высококвалифицированных и, подчеркну, трезвых рабочих-станочников крупных производств, что, де мол, как хорошо для рабочего человека, что сажают начальство, т.е. управленческую и техническую интеллигенцию. Мысль о необходимости задуматься, как это скажется на производстве в целом и на оборонной способности страны, т.е. на положении того же простого рабочего человека, в голову никому не приходила. Это же относилось и к военной интеллигенции.
Тут смешалось воедино все: результатом работы идеологической и творческой интеллигенции стала трагическая судьба интеллигенции естественно-научной, технической, военной, управленческой и религиозной, равно как и возникновение большой прослойки людей, которых можно, да и должно характеризовать термином люмпен-интеллигент. Такой вот возник человек-оксиморон. А ведь из приведенных в начале этого текста определений, как впрочем и из простого здравого смысла следует, что интеллигенция должна быть головой народа, головой нации, головой государства.
Более восьмисот лет назад было сказано, что тяжко ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме головы. А если голова неправедный избирает путь, то возникает кризисная ситуация, ясно описанная еще в 1803 г. будущим героем войны 1812 г., гусаром, партизаном и поэтом Денисом Давыдовым в басне Голова и ноги:
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись как же быть?
Твое Величество о камни расшибить.
Так оно и вышло. Поистине, ничто не ново под Луной. В 1836 г. Давыдов написал последнее и самое знаменитое свое стихотворение Современная песня, в котором ясно показал тот маразм дешевого либерализма, а также мнимо многомудрого католицизма, до которого дошла в своем конформизме отрицания тогдашняя передовая общественность.
В исторической перспективе русская интеллигенция, т.е. люди свободных профессий по преимуществу, виновна в том, что отвернувшись от Православной Церкви и тем самым от Бога, забыв об интересах Отечества как целостности, став чужой народу, она погубила и себя, и русский народ. Первая историческая вина ее непатриотизм. В истории нашей Родины отчетливо видны те периоды, в которые видная, яркая, шумная, по-своему глубоко талантливая часть интеллигенции становилась непатриотичной, и России становилось худо. И наоборот. Вторая вина зазеркальное следствие первой. Речь идет о насаждении доведенной до абсурдного уровня идеи общинного, идеи великой сермяжной правды, идеи равнораспределения всего и вся.
Говоря предельно обнаженно, безоглядный конформизм и жестокая ультраоппозиционность, вызывающая непатриотичность и бездумное умиление перед посконной правдой сельской общины все это, будучи доведено каждое порознь и все до абсурдного предела, результатом своим имело полный крах российской интеллигенции.
Но рассуждать только так означает в полемическом задоре сознательно обеднять картину происходящего, неправомерно обуживать проблему, зацикливаться на чисто Российских явлениях. На самом деле здесь существенны и общецивилизованные явления.
Со времен Адама ясно, что наличие у человека на самом начальном этапе его истории некоторого набора исходных качеств любонравия, трудолюбия, любознательности обеспечило саму возможность существования человеческого общества, выделив это сообщество из мира животных, противопоставив человечество всей остальной живой и неживой природе. Следует подчеркнуть при этом, что видовыми особенностями, сыгравшими важную роль прежде всего на самой заре его существования, явилось не только наличие нравственного чувства, ясно, хотя и не всегда формально строго, но всегда поэтически возвышенно определенного кодекса моральных норм, и не только способность к осмысленному, целенаправленному труду, но и неудержимая тяга к новому, любознательность, любопытство. Это единство идет из глубочайшей древности, из предыстории предчеловека (или из первоистории первочеловека) и прямо вытекает из той роли, которую сплав нравственности, трудолюбия и любознательности сыграл в процессе становления человека разумного. При этом исключительно важен был вопрос закрепления этих свойств, их фиксации, их обращения на пользу и отдельной особы, и сообщества человеков, сообщества, выступающего, по крайней мере, в начале истории как некоторая племенная общность. В ходе истории то племя выходит вперед, то племя побеждает, которое хорошо применяет всю эту триаду человеческих сущностей, применяет хорошо, потому что в нем хорошо поставлено дело накопления, совершенствования, распространения и передачи соответствующих знаний и умений.
Все это по определению суть дело интеллигенции, необходимость удовлетворения именно этой потребности и создает интеллигенцию.
На протяжении всей истории человечества людям, большим и малым человеческим сообществам были необходимы специалисты, профессиональная подготовленность и высокая квалификация которых не только отвечала бы потребностям времени, но и опережала бы эти потребности. В наше время такая нужда осуществляется особенно остро. Наиболее полно потребностям общества сейчас отвечает развитие науки, и специалисты, о которых идет речь, это профессиональные научные работники создатели нового знания и инженеры-исследователи создатели новых технологий. Как правило, специалисты высокой квалификации такого рода суть продукты много- и многолетней подготовки. Этапы ее известны начальное, среднее и высшее образование, ученая степень.
Именно таковы сейчас этапы профессионального становления интеллигентного человека. В интеллигентном труде личность развивает свой человеческий талант, чтобы реализовать его с пользой для себя, своего Отечества и всего человечества в целом. А это невозможно без должного профессионализма. В свою очередь, построение профессионализма невозможно без воспитания нравственности; воспитание нравственности невозможно без реального обучения конкретному делу. Конкретному делу человек обучен плохо, если он не обучен конкретной профессии.
Наука, знание, способы добычи и передачи, распространения знания суть составляющие культуры. Сюда же следует добавить вопросы мировоззрения, художественного восприятия и воспроизводства мира внешнего по отношению к человеку и его внутреннему миру. Очевидно, что культура есть поле непосредственной деятельности интеллигенции. А культура всегда, в эпоху крестовых походов, в бурный период реформации и войн за веру, во время нелегких процессов формирования национальных государств, на этапе великих географических открытий, до, после и во время индустриальной революции, при становлении, развитии и сломе абсолютизма, даже не очень просвещенного, при монархических и республиканских, олигархических и демократических, светских и теократических режимах всегда, несмотря на все перемены политического, экономического, социального плана, производила интеллигентов, ее культуру, самовоспроизводящих, не без участия которых, кстати говоря, и происходили все эти перемены.
Перемены переменами, образ и уровень жизни менялся, а цивилизация сохранялась. Вот уже около двух тысячелетий для Европы это цивилизация, христианская и по форме, и по содержанию. Люди интеллигентного труда прежде всего клирики, затем правоведы и медики пронесли через тысячелетия Европейской истории знамя античной (средиземноморской) цивилизации, развили и приумножили знания и образования. Люди этих трех специальностей были ответственны за благополучие в трех наиболее (если не единственно) важных для человека того, да и не только того, времени, жизненных сферах в сохранении благодати и спасении души, в сохранении и приумножении имущества, в сохранении и укреплении здоровья.
Объединения этих специалистов, их конгрегации определяли интеллектуальную атмосферу эпохи.
Сильные мира сего к XVIII веку ясно увидели прикладную значимость ученых конгрегаций, доступную для использования просвещенным Государем именно потому, что новое знание рождалось в среде тех профессионально занятых людей, а в наше время, в современном мире благосостояние граждан неразрывно с ним связанные безопасность и устойчивость государства в еще большей мере определяются научно-экономическими возможностями и интеллектуальным потенциалом страны, качеством жизни людей, развитием демократии, правосознанием и уровнем морали общества. Исключительно важную роль в сознании этих базисных условий благополучия общества играет наличие ответственной и мощной интеллигенции.
Да, государство, любое государство заинтересовано в существенном и соответствующем развитии интеллигенции как формы существования интеллекта нации основы новой, прежде всего военной, техники. Это руководители общества понимали всегда, общество почти никогда. Но и руководители почти никогда не понимали, что интеллект нации имеет свои собственные законы развития, что он самодостаточен и сам себе ставит задачи. И что делают это люди ученые, т.е. весьма своеобразные. Прежде всего, по-настоящему интеллектуально одаренный человек интеллектуально независим, а значит, не может быть человеком предвзятой идеи, предвзятого образа мыслей, предписанного поведения. Именно это свойство, имманентное задаче создания и поддержания интеллектуального потенциала страны, и приводит к трудностям во взаимопонимании и взаимодействии интеллигенции как таковой с корпусом общественного мнения, обобщенной княгиней Марьей Алексеевной.
Функционально, в смысле выполняя свою основную функцию, интеллигенция несет дух сомнения, дух отрицания, дух вечной оппозиционности всему, что и вызывает ненависть общества в целом к корпорации интеллигентов как целого.
Интеллигенты могут работать только в сообществе интеллигентов, точнее, в ощущении того, что они работают в сообществе интеллигентов. Должно существовать ощущение принадлежности к некой сфере духа и науки, ощущения принадлежности к некоторой научной и культурологической общности, которую было бы уместно назвать ноосферой, если бы этот великолепный термин не был бы произносим сейчас всуе и интерпретируем превратно.
Интеллигенты только тогда и потому интеллигенты, когда и поскольку они профессионально занимаются интеллектуальным трудом. Нет интеллигента вне культурного строительства, нет и культурного строительства без интеллигенции. И интеллигенция здесь должна пониматься как целостный организм, единый и неделимый, единый не только генетически, концептуально, методологически, предметно-содержательно, но и социально. При этом для интеллигенции необходима благоприятная общественная атмосфера, отсутствие какого-либо идеологического диктата.
Итак, совершенно очевидно, что на пути своей эволюции человеческое общество создало интеллигенцию с целью удовлетворения целого ряда своих потребностей, все усложняющихся по мере этой самой эволюции.
Прежде всего, очевидна необходимость процесса добротного и тщательного тиражирования уже достигнутого, способность осваивать и в массовом порядке воспроизводить результаты всего того лучшего, чем овладело человечество. Наряду с этой разумно консервативной, по сути своей оберегательной составляющей интеллектуального процесса, человечеству необходимы и, к счастью, собственный поиск, творчество, стремление к еще непознанному, неизвестному, маняще новому и перспективному. Однако стремление понять природу вещей, постигнуть вещный мир и мир души человеческой, приложить это постижение для создания новых технологий, новых продуктов и услуг, новых способов жизни человека и человеческих сообществ, генетически присущие человечеству в целом, наличествуют далеко не у каждого человека в отдельности, и даже не у большинства людей.
Но дух и кровь вождей и шаманов, воинов и мудрецов, поэтов и философов, ученых и художников не ослабевают по мере нашего продвижения вперед по шкале времени только потому, что сохраняет все это интеллигенция, взятая как целое. Нужно быть осторожным. Все предыдущее создало человечеству возможности для интеллектуального труда, поддерживая стремление к знанию духовно, идейно, организационно, материально. Под всем предыдущим я имею в виду объем культуры, созданной человеком за пройденный им со времен Адама путь. Объем культуры растет, объем знания растет, растет неуклонно, но не монотонно. По крупицам новое знание добывается многими и многими. Прорывы совершают единицы. Но эти единицы опираются на массив сделанного до них многими и уповают на массив имеющего быть сделанным после них. И тоже многими. При этом надо, конечно, иметь в виду, что культура всегда образуется и достигает более совершенных форм путем аристократического отбора. Демократизируясь, распространяясь вширь на новые слои, она понижается в своем уровне и лишь после, путем переработки человеческого материала, культура может опять повыситься. Последний пассаж о переработке человеческого материала я понимаю как расширение круга тех, кто может и должен стать интеллигентом.
Хотят или не хотят признать это обскуранты справа и слева, обскуранты ультрареволюционного как бы пролетарско-социалистического толка и обскуранты консервативно-мещанского как бы рыночно-демократического толка, интеллигенция будет существовать до тех пор, пока существует человечество. И для того, чтобы не выпасть из этой категории, для того, чтобы не перестать принадлежать человечеству, Россия должна развивать свою интеллигенцию, а интеллигенция Россию.
В конце прошлого века, в начале века нынешнего экономические условия повседневной жизни для людей высокого профессионального уровня были повсюду, грубо говоря, одинаковыми, в России, пожалуй, даже более благоприятными. Экономика, в земном, обывательском смысле слова, из рассмотрения исключалась. Важно было другое. Условия проведения работ в России того времени часто оставляли желать лучшего, но, говоря по большому счету, и они существенно не отличались от европейских и поддавались изменению под сильным и целенаправленным воздействием.
Отсутствие идеологического прессинга, резких различий в экономике уровня жизни и в условиях профессиональной работы, высокий общественный статус врача, учителя, инженера, архитектора, профессора, пристойный уровень жизни их семей, свобода перемещений и медленно, но неуклонно возрастающий демократизм общества и его идеологическая, конфессиональная и общечеловеческая терпимость, общее ощущение нужности, востребованности, полезности, осмысленности служения России и ее народу делали нелепой саму постановку вопроса о конфликте технической и естественно-научной интеллигенции с властью и народом как в индивидуальном, так и профессионально-групповом плане.
Мне трудно войти в психологию гуманитарных интеллигентов, людей свободной профессии или, что встречается чаще, людей свободных от профессии, но считающих себя интеллигентами. Но кроме явных паразитов тунеядствующего толка вроде Гоголевского Манилова и его прямого эпигона Васисуалия Лоханкина, были и другие, деятельные, активные, как вредоносные, так и полезные. Можно по-разному относиться к блестящей плеяде русских философов XIX-XX вв. Далеко не все они суть философы в полном смысле слова, но вопросы нравственности и религии были обсуждены ими досконально и убедительно. Наши историки от В.Н.Татищева до Г.В.Вернадского за два с половиной столетия создали корпус исторического знания, доступный всем грамотным русским людям. И историки, и философы, даже пишущие о тонких материях духовного вообще и о православной догматике в частности, в сущности, создавали позитивное знание, которое легко обсуждать и оценивать. Труднее обстоит дело с писателями, критиками, публицистами. Одно могу сказать, что не без их участия народ наш стал смотреть на интеллигентов-гуманитариев, а затем и на всех интеллигентов как на класс ловких паразитов.
Предреволюционную атмосферу создавали и к революции подталкивали именно эти представители интеллигенции, основная масса которых и не подозревала, что их ждет в результате. Надо сказать, что дурость власть предержащих тоже немало способствовала революционному взрыву. Тем не менее, можно прямо утверждать, что революцию сделала интеллигенция. Собственно, это говорил и вождь победоносной революции, присяжный поверенный В.Ульянов, он же литератор Н.Ленин.
Революция, триумфальное шествие и, наконец, прочное установление советской власти резко изменили положение интеллигенции. Гражданская война, классовый подход, атмосфера классовой борьбы, понимаемой к тому же крайне примитивно, не могли не сказаться на мироощущении интеллигенции. Несмотря на внутреннее неприятие большевизма или, в лучшем случае, полное непонимание происходящего, для большинства из них (ученых и специалистов) Россия оставалась Россией, и те из них, кто не эмигрировал или был вытеснен из страны в ходе гражданской войны, продолжали работать во имя России и Российской государственности. Но идеологическая нетерпимость нарастала. Укрепление государственности шло путем централизации и концентрации власти через массовые репрессии и идеологические чистки.
Все это создало в обществе в целом, и среди научно-инженерной общественности в особенности, с одной стороны, атмосферу неуверенности, страха и приспособленчества, а с другой революционного восторга (О, спасительная пластичность человеческой психики!) и искреннего желания без колебаний следовать генеральной линии партии и ее вождя. Для культуры это практически смертельно, гибнет при этом если и не сама интеллигенция, то ее интеллигентность исчезает без остатка и наверняка.
К концу гражданской войны (1922) промышленность, транспорт, высшая школа, народное хозяйство страны лежали в развалинах. Общий уровень культурности страны резко упал.
Началось восстановление народного хозяйства. Оно требовало рабочих, просто грамотных, рабочих, грамотных технически, рабочих высокой квалификации, техников и, как это ни странно, в меньшей мере инженеров. Но социальный состав наличествовавшей рабочей силы изменился. Революция, война, эмиграция очень сильно сказалась на числе людей городских, людей, прошедших школу современного технически высокоорганизованного крупного производства, людей просто грамотных. Резервом была деревня, в массе своей неграмотная. Поэтому культурная революция в России (не путать с китайской!), надо сказать, давно уже назревшая, началась с массовой ликвидации неграмотности. Именно с тех пор вошел в русский язык емкий неологизм ликбез, модная в то время стяжка слов ликвидация безграмотности. К сожалению, процесс ликбеза, вообще говоря, необходимый и имеющий совершенно очевидную положительную значимость, приводил и к негативным последствиям. При ограниченных ресурсах расширение сферы культурности и образованности неизбежно приводит к уменьшению глубины, некоторому опрощению и огрублению, нивелированию культурного, научного и образовательного пространства.
Надо понимать при этом, что процесс ликвидация безграмотности происходил на фоне процесса ликвидации эксплуататорских классов, происходил под знаком продолжающихся революционных преобразований. Обнаженный и вульгарный классовый подход, классовая борьба были привнесены, зачастую весьма искусственно, в культурную жизнь, в жизнь интеллигенции. Кроме того, крутые революционные перемены стимулировали возникновение разного рода экстремистских, левацких, псевдопередовых течений в культуре, науке, образовании. Они часто были вполне искренними, но от того не менее, а более вредными.
Примерно через 20 лет после революции наступила некоторая стационарность. Политический и идеологический неконформизм был полностью подавлен, носители такового были либо высланы из страны, либо физически уничтожены. Была создана своя, классово родная, новая интеллигенция.
И возникла новая, крайне интересная ситуация.
Государство было жизненно заинтересовано в развитии фундаментальной науки как основы новой, прежде всего военной техники. Встав на путь автаркии, независимого от всего остального мира социального, экономического и военного развития, государство не могло не уделять большого внимания естественно-научной и инженерной подготовке кадров, не могло не создавать больших массивов людей, профессионально подготовленных к занятиям наукой и техникой. Возможности для этого наличествовали. Ведь Россия была так велика, ее ресурсы и емкость казались столь неисчерпаемыми, что автаркия представлялась не только легко реализуемой, но как бы и самоочевидной. Для большой системы характерна не только большая энергоемкость, но и большая инерционность. Тысячи молодых людей, входящих ежегодно в жизнь, видели перед собой систему, на масштабах их жизненного опыта мощную и стабильную. Большинство, не задумываясь, интуитивно ощущало ее таковой, что эквивалентно или даже еще крепче. В этой ситуации одаренные молодые люди сознательно или (большей частью) бессознательно выбирали для себя естественно-научную или инженерную карьеру, шли в технику, вливались в ряды технократов. В сущности, они стремились к тому виду творческой деятельности, результаты которой могли оцениваться объективными критериями, максимально свободными от идеологии. Пожалуй, можно сказать, что это было в какой-то мере внутренней эмиграцией, но такая эмиграция поощрялась обществом и его руководителями.
Так в России возникли интеллигенты с ограниченным кругом интересов, с недостаточной общефундаментальной, в том числе, и гуманитарной подготовкой. Так возникли чрезмерная специализация и перепроизводство инженеров. На это наложились, точнее говоря, этому способствовали, это усугубляли инерция идеологической нетерпимости, милитаризация науки и техники, уродливость экономики и экстенсивность ее развития, опять-таки традиционная для России.
В нашем обществе длительное время господствовало довольно своеобразное, по крайней мере, двойственное отношение к интеллигенции. С одной стороны, и эта сторона была очень сильна, наблюдалось уважительное, полное пиетета отношение к знанию, восходящее еще к Ф.Бэкону. Особенно ярко это проявилось, когда руководители общества были плохо образованными, но по-своему очень умными людьми. Плохо переведенная с английского максима Бэкона, знание сила, звучащая в оригинале гораздо богаче, как знание это мощь, знание это власть, грела им душу.
Понятие интеллигентного, сама суть его, парадигма научного познания мира, парадигма морального опошлялись. Попав в ловушку собственной риторики, руководители нашего общества подлинной интеллигенции боялись и одновременно ее восхваляли. В результате процветали и цинизм, и светлая вера в разум, и знание. Но руководители общества застойного типа не мудрствовали идейно. Они требовали давай, давай конкретный результат. И если тебе для хорошей конкретики нужны еще и какие-то научные исследования, так и быть, занимайся ими, только не трогай идеологический фундамент и наше право решать, чем по большому счету тебе заниматься, а чем нет.
Здесь выделяются три масштаба времени. Сегодня интеллигенты не нужны. Сегодня все есть, все уже и так есть, ведь без них есть и стол, и кров. Металл и энергия, телеграф и телефон, аспирин и хинин, радио и телевидение, железные дороги и самолеты, пушки и танки все это уже существует для нас, используется нами. При чем здесь интеллигенты? Они, если и заметны, то только как нечто назойливое и мешающее жить. Требуют денег и, желая свою ценность показать, говорят о непонятном, изобретают что-то немыслимое и предвещают грядущую катастрофу. Одни неприятности от них.
Но завтра, завтра это другое дело. И мудрые государственные деятели понимают, что хотя для сего дня интеллигенты и вправду не нужны, даже излишни, для завтра они необходимы. Без интеллигенции в ближайшей и среднесрочной перспективе в любимой перспективе наших хозяйственных руководителей, в хорошо просматриваемом ими не слишком отдаленном будущем не будет ни дома, ни удобной и, главное, безопасной жизни в нем. Поэтому разумное начальство сквозь зубы уговаривают народ потерпеть наличие в стране интеллигенции.
А вот послезавтра, в отдаленной, стратегической перспективе, по большому счету, от интеллигенции одни неприятности. Поэтому амбивалентность поддержки властью оборачивается ненавистью общества в целом к интеллигенции. В кризисные периоды эта ненависть густеет и материализуется. Как быть? Ведь на самом деле тяжко ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме головы.
Обратимся к истории. Упорным подвигом народа прошла Святая Русь 1000-летний путь своей трудной истории, прошла, с выбранного пути не сворачивая. Только проникновение в историю России, в таинства русского национального самосознания может составить основу нашего научного, технологического, государственного, экономического, нравственного, религиозного, правового, художественного или, говоря в целом, нашего цивилизованного развития. А это есть дело интеллигенции.
Нельзя не понимать, что только тот путь преобразования России жизненен, который способствует сохранению и приумножению уровня и запаса оригинальности мышления российских инженеров и исследователей, поэтов и философов, сохранению и приумножению культурного и научного уровня администраторов и военачальников, промышленников и финансистов, врачей и астрономов, юристов и религиозных деятелей. Иначе Россия превратится из страны в территорию, причем в территорию не только эксплуатируемую внешними силами, но и в управляемую извне. При всем стремлении к игнорированию в мировое сообщество, вопросы национальной безопасности, понимаемые достаточно объемно, т.е. широко и глубоко, требуют наличия и развития в России своей Российской культуры, но культуры мирового уровня.
Сейчас, к сожалению, приходится принимать во внимание то печальное обстоятельство, что заметная доля русских людей, причем профессионально довольно хорошо образованных, потеряла высокое чувство национального самосознания, передававшегося от поколения к поколению частным, семейным, я бы сказал, патриархальным путем. Корни обрублены. Многие семьи мучительно ищут и часто находят следы своих пращуров в их проекции на экран современной жизни. Но следы эти не более как тени, найти их, суметь увидеть их, разглядеть их очень важно, необходимо, но далеко не достаточно. Они молчат, эти тени наших предков. Каналы личной, прямой, наиболее эффективной связи с прошлым для большинства из нас разорваны. Семья стала плоским двумерным образованием, не имеющим вертикальной, глубинной составляющей, и, прежде всего, в воспитательном смысле слова. Поэтому так важно для блага каждого из нас, для блага народного, для блага России изучение отечественной истории.
Интеллигенты Древней Руси пронесли идею Общерусского единства от времен Ярославовых и Владимировых через трудное время удельной разобщенности и ужасное время Ордынского ига до времени создания Москвой российской государственности, когда эта идея стала основой национального самосознания русских.
Велик подвиг святых равноапостольных братьев Кирилла (Константина-философа) и Мефодия Просветителей славянских. Вслед за теми безвестными гениальными творцами будущего, которые, создав фонетический алфавит, сделали возможной Средиземноморскую, а тем самым и свою современную цивилизацию, они изобрели (в 863-м году) азбуку, фонетичную для славян. Без азбуки нет книги, нет письменности, нет летописи, нет государственного акта, понятных и доступных очень многим. В эпоху удельной раздробленности только книга, точнее, только книжность скрепляла двойной скрепой грамотного единого языка и единством идеи православия.
Интеллигенция того времени, не в Боборыкинском смысле слова, не в смысле сборника Вехи или сталинской прослойки, а в техническом смысле слова высокообразованных книжников и грамотеев, выступала красноречиво за единство земли Русской.
И Никон, и летописец Начального Свода (1093), и Нестор (Повесть временных лет, 1100-1118 гг.) принадлежали к тем смысленным мужам, к тем российским протоинтеллигентам, которые ясно видели несчастье русской земли в княжеских распрях.
Повесть временных лет, ее идеи защиты Родины, идеи русского единства и русской государственности, идеи русского противостояния степи отнюдь не пропали во мраке веков, а внесли свой важный вклад в дело становления русского национального самосознания тогда, когда тому приспело время.
Собственно древнерусский, вселенски православный период нашей литературы завершает Слово о полку Игореве.
Объединение всей большой, великой Русской Земли в живом образе родной Земли, трепетно патриотическое, эмоционально убедительное и в литературном смысле мастерски сделанное Слово о полку Игореве во многом послужило в дальнейшем становлению Российской государственности и национального самосознания русского народа.
Интеллигенты-книжники страдали за Русскую Землю в целом, а князья резали друг друга по отдельности с честью и славой. Кончилось это Ордынским игом.
Начиная с XIII века, сразу же после татаро-монгольского разгрома, местные летописи, локальные летописные своды объективно сохраняют идею Русской Земли как память о светлом прошлом, сохраняют и несут ее в будущее, плавно и незаметно видоизменяют ее, переходя от локально-центрового патриотизма удельного характера к пониманию необходимости государственного единства Русской Земли. Становление государственного взгляда хорошо просматривается в дискуссиях летописцев того времени, которые отчетливо демонстрируют гражданственность авторов, их умение обоснованно обличать преступные глупости власть предержащих.
Воинские же повести Древней Руси постбатыевского времени показывают, как постепенно осуществляется переход от мужества отчаяния к победному героизму. Их общегосударственный смысл и высокое патриотическое звучание, укрепляющее нарождавшееся национальное самосознание, очевидны. Постепенно защита основ великокняжеского единодержавия с центром в Москве становится доминирующей. Последнее — к концу XV — началу XVI вв.
Московские интеллигенты XV в. сформулировали идею государственного единства и сильной власти. В истории человечества особое место занимает XV век. Этот, казалось бы, произвольно выбранный отрезок времени длиной в 100 лет знаменует собой конец средневековья и начало нашего времени, определяет основу, базис нашего, т.е. нам современного, образа жизни. Университетские и церковные конгрегации, монашеские братства и коллегии легистов, авантюры предприимчивых купцов и рыцарей-крестоносцев, медицинские факультеты и ремесленные цехи подготовили переход к цивилизации, основанной на интеллигентном труде, на науке и технологиях.
Но главное не в этом. Главное в том, что XV век есть век создания в Европе национальных государств. И не случайно, что именно тогда Русь окончательно стряхнула ордынское иго и выстроила свое национальное государство. Этому соответствовал, этому способствовал творческий подвиг книжников-патриотов, российских интеллигентов того времени.
Хочу подчеркнуть здесь роль интеллигенции церковной. Исторически национальное самосознание невозможно без религиозного. Оно необходимо, а в особых условиях оказывается и достаточным. Примеры последнего история иудеев, армян и болгар, сохранивших национальное чувство и оказавшихся впоследствии способными построить национальное государство несмотря на рассеяние, национальный гнет и отсутствие национальной государственности в течение многих веков. Но у них была своя, резко отличная от таковой их угнетателей, религия и своя письменность. Такие европейские страны как Англия, Франция и Испания стали преимущественно национальными государствами после церковной реформы Генриха VIII, религиозных войн Генриха IV и изгнания морисков после реконкисты соответственно.
В русской истории православие во многом содействовало сознанию между племенами своего единства, единства земли, единства народа и власти. Православие в России приросло к душе русского человека, оно стало нерасторжимо с понятием русского, стало, в свое время, синонимом русского.
Поэтому так велика роль церковной интеллигенции в целом и конкретных интеллигентных представителей церкви. Замечу, что в XV веке духовная литература уже несет не только духовно-религиозную нагрузку. В ней звучит страстный призыв к единству Русских земель и ясно просматривается одобрение проповедничеству (миссионерскому служению) вне пределов русского этноса как великой культурной и политической миссии русских людей и Русского государства.
Летописи, воинские повести, духовная литература, путевые заметки хождения разного рода, наконец, юридическая литература свидетельствуют, что XV век есть век формирования русского национального самосознания, созданного пятью веками работы русских интеллигентов. Именно в московский период Русская православная церковь трудами своих лучших представителей интеллигентных иноков и представителей ее сохранила и пронесла через время ордынского ига идею Русской православной государственности. Ко времени Ивана Великого Ивана III эти идеи оформились идеологическим лозунгом Москва третий Рим, а четвертому не быть, юридически Судебником 1497 г., политическим символом всего этого явилась Шапка Мономаха наряду с Державой и Скипетром эмблема новой государственности. Что бы мы не говорили о политическом, государственном гении Ивана Калиты, Дмитрия Донского и Ивана Великого, идеологическое обоснование их действиям и их успеху дали современные им и предшествовавшие им русские интеллигенты. Достаточно вспомнить одного из них Вассиана Рыло, автора писем к Ивану III во времени противостояния ордынскому хану Ахмату, и автора Сказания о стоянии на реке Угре. А светлый образ величайшего подвижника Земли Русской святого преподобного Сергия Радонежского (в миру отрока Варфоломея, происходящего из семьи бояр Ростовских), благословившего Дмитрия Донского на битву Куликовскую и предрекавшего эту славную победу?
Шестнадцатый век несмотря на все ужасы и преступления опричного периода Ивана Грозного и годуновско-шуйского междуцарствования укреплял Русь, хотя только отцы Стоглавого Собора могут рассматриваться как интеллигенты, пытавшиеся гармонизировать властно-конфессиональные проблемы тогдашнего общества. Иван не внял Собору. Отсюда проистекают корни смуты XVII века.
Выход был найден Романовыми на сочетании методов государственного строительства с методами просветительско-образовательными. Окольничий Федор Ртищев, его ученое братство Андреевского и Донского монастырей, братья Лихуды и Симеон Полоцкий, т.е. Славяно-греко-латинская академия наряду с приглашением западных и военных специалистов заложили основы создания русской служилой интеллигенции.
А дальше начинается уже Петровское время, тема русского патриотизма в котором звучит мощно и определяюще уверенно.
Вся послепетровская история построения современной России свидетельствует о том, что дела российские шли хорошо тогда, и только тогда, когда люди профессионального интеллектуального труда (воины, инженеры, врачи, священнослужители, учителя, администраторы) были воодушевляемы так или иначе понимаемой ими идеей русского патриотизма. Как только интеллигенция становилась апатриотичной, страна приходила к кризису, приходила на край гибели.
Долг интеллигенции быть созидателем, носителем и распространителем идей русского патриотизма во всем богатстве этого понятия.
Необходимым условием этого является правильное преподавание отечественной истории.
Мне представляется, что люди, рассуждающие о смысле понятия российской интеллигенции или, что еще круче, причисляющие себя к таковой и рискующие говорить о том публично, должны прежде всего сделать упор на российскую составляющую этой идеограммы.
Вне российской государственности нет, да и не может быть по самой сути своей российской интеллигенции. Вообще говорить об интеллигенции можно только в сопоставлении с той или иной государственностью, с той или иной властью. Чем крепче, чем авторитарнее власть, тем определеннее, тем яснее выражены интеллигенция и ее место в обществе, соответствующей властью охваченном. Строго говоря, интеллигенция существует тогда и в той мере, когда и в какой мере существует власть.
Вернемся к российской составляющей понятия российская интеллигенция. Российской она стала сравнительно недавно. Условно скажем, не более ста лет назад. До этого она была русской. И как сообщество людей интеллектуального труда, несмотря на все разнообразие, иногда даже противоречия во взглядах по различным вопросам бытия, всегда характеризовалась высоким уровнем патриотизма.
Вместе с тем отсутствие патриотизма у сколь-нибудь заметной, пусть не почисленности, а по шумливости, части интеллигенции немедленно обуславливает народное неприятие всей интеллигенции в целом. Когда же отсутствие патриотизма или, что еще горше, наличие воинственного, истерического апатриотизма сочетается с рептильностью поведения, бездумным конформизмом за или таковым же, но против, дело становится совсем плохим.
Это снизу, это в толще народа, в том числе и в толще самой интеллигенции как части народа. А в оценке сверху, со стороны власти искреннее презрение вызывает рептильность интеллигенции, искренний страх непонятность мотивов, непредсказуемость, яркая резкость оценок. Ведь интеллигентность трудна для понимания. Она беззастенчиво опровергает любимые и привычные заблуждения. Она говорит горькую правду. Для нее нет запретных тем, нет излишне деликатных вопросов, нет авторитетов, нет сакральной истины. Именно это раздражает. Именно за это ее не любят.
Интеллигенции свойственна способность к самопроизводству. Она сама определяет пути своего развития, сама обеспечивает свою непрерывность, сама себе рекрутируя новобранцев и самостоятельно их готовя к будущей работе.
Все это носит элитный характер, но иначе интеллигенция не может выполнить свое предназначение все глубже, все полнее и полнее познавать мир и, вместе с тем, на базе познанного все серьезнее и серьезнее готовить основания для проведения прикладных исследований, призванных обеспечивать все более и более совершенное массовое производство товаров и услуг.
Элитарность требует высокой морали, высокой гуманности. Иначе она опасна. К счастью, как правило, по-настоящему гуманно воспитанный человек, человек высокой гуманитарной культуры лучше, плодотворнее, полнее, богаче воспринимает, а затем и использует специальные знания.
Интеллигенция приносит добрые плоды людям и она нужна. И будет нужно до тех пор, пока будет оставаться интеллигентной.
Здесь прежде всего существенны целеполагание и возможность этического, возможность нравственно верного выбора. Именно перед таким выбором и стоит сейчас наша интеллигенция. А когда и коль скоро этот выбор будет сделан, станет возможным восстановление в общественном сознании исторически верного понимания национальной российской интеллигенции как интеллигенции патриотического служения Отечеству.
Известно, что народ, который не хочет кормить свою армию, оказывается вынужденным кормить армию чужую. Аналогично — народ и власть, которые не хотят ценить свою интеллигенцию, оказываются вынужденными следовать чужому интеллекту, подчиняться чужим интересам. В равной мере и интеллигенция, которая не желает жить интересами своего Отечества, почитать его, благоговеть перед ним, теряет свою интеллигентность и пресмыкается в Отечестве чужом.
http://intelligentsia1.livejournal.com/406293.html