Широкому кругу социологов известны ведущиеся в последние годы дискуссии о содержании понятия «интеллигенция», которое свыше 130 лет тому назад родилось в России. Как и в полемике вокруг сборника «Вехи», проходившей в начале прошлого века, спор являет себя преимущественно плюрализмом интерпретаций данного термина [1]. Порой в стратификационном анализе общества об интеллигенции практически перестают упоминать, воспроизводя тем самым подход, утвердившийся в западной социологии [2]. Включаясь в обсуждение понятия «интеллигенция», попытаемся рассматривать существующий разнобой в его толкованиях как проявление социогрупповой конкуренции за главенство в пределах символического (знаково-понятийного) пространства. Под таковым подразумевается вся совокупность идей, понятий, выраженных в словах или иных знаках, содержащая коды массового восприятия и поведения.
И совокупность эта не хаос, а структура, со своими плоскостями (полями) смыслов, их взаимными пересечениями или, наоборот, параллелизмом. Определить точную принадлежность какого-либо понятия к конкретной смысловой плоскости значит локализовать его в символическом пространстве. В чем значение этого пространства для социума? В работах П. Бергера, Т. Лукмана, А. Турена, М. Фуко и других показано его использование в целях макросоциального программирования. Особо выделял обозначение социальных групп в качестве одного из эффективных механизмов управления массовым поведением П. Бурдье [3]. Из трудов упомянутых социологов следует, что в социальной практике продвижение определенного проекта будущего связано, прежде всего, с осуществлением социальной группой (или группами) захвата символического господства, позволяющего навязывать остальным выгодную для себя мировоззренческую картину. Важным стратегическим ресурсом при этом является внедрение в массовое сознание стереотипизированных понятий, к одному из видов которых относятся понятия, обозначающие социальные группы. Подчеркнем: конкуренция за продвижение «своих» интерпретаций понятий в символическом пространстве является идеальным отражением реального межгруппового взаимодействия, в ходе которого идет постоянная борьба за реализацию «своего» варианта общественного развития, то есть будущего.
В свете сказанного значительный интерес представляет анализ перипетий, происходящих ныне в России с макрогрупповыми понятиями, особенно с интересующим нас понятием «интеллигенция» . Последнее объяснимо тем, что речь идет о наиболее образованной части общества, лучше остальных подготовленной к восприятию и ретрансляции социокультурных «посланий». Внушаемые массовому сознанию представления о ней (уровне компетентности, честности и т.п.), ее роли в обществе относятся к ключевым моментам процесса социального управления. А представления эти, как уже говорилось, весьма разнообразны, и за каждым свои цели. В данной статье делается попытка, во-первых, проанализировать соотношение упомянутого термина с другими сходными социостратификационными категориями, применяемыми сегодня в мировой социологической научной мысли; во-вторых, опираясь на историю понятия «интеллигенция», показать основной вектор смыслового перемещения его интерпретаций в символическом пространстве.
С началом либеральных реформ и дрейфом страны в сторону капитализма российское символическое пространство стало интенсивно пополняться номинациями, отражающими общественные трансформации. «Крестьянство», например, попало в зону пересечений с такими понятиями, как «фермерство», «сельские предприниматели», «батраки» и др. Что касается понятия «интеллигенция», то с ним также стали происходить метаморфозы. С одной стороны, понятие продолжало активно действовать в анализе стратификационных процессов, развернувшихся с переходом к либерализации экономики [4]. С другой наметилась тенденция к «вытеснению» его из научного оборота [5]. Рассмотрим подробнее оба названных подхода. При этом определим не только основные трактовки понятия, вошедшие в символическое пространство, но и отнесем каждую из них к соответствующей смысловой плоскости. Такие плоскости, если речь идет о социальных группах, достаточно логично выстраиваются по типам стратификационных систем [6, с. 4958]. (Локализация имеющихся вариантов понятия по смысловым плоскостям особенно нужна при международных сравнительных исследованиях: подобный метод позволяет точнее оценить степень смыслового совпадения номинаций, образованных в разных социокультурных контекстах.)
Первая из названных выше тенденций применение понятия «интеллигенция» связана с продолжением традиции, сложившейся в рамках советской социологии, где оно использовалось преимущественно в интерпретации, условно называемой «социологической». Социальный объект при этом выделялся на основе достаточно четких и общественно значимых параметров работа на профессиональной основе, связанная со сложным умственным трудом в сфере материального и духовного производства, наличие специальной квалификационной сертификации \7]. В этом случае понятие «интеллигенция», по существу, было локализовано в плоскости, образуемой стратификационной системой социально-профессионального типа, а не классового, этакратического, сословного, культурно-символического и др. При такой идентификации группы не брались во внимание признаки, необходимые для позиционирования в иных системах стратификации: размер и способ получения доходов, место во властной иерархии, сословная принадлежность, величина духовно-нравственного авторитета и т.п. (Хотя, разумеется, информация об этом широко использовалась в последующем анализе.)
Но в той же самой плоскости расположены и понятия, утвердившиеся в западной научной лексике «профессионалы», «специалисты», «белые воротнички» и др. Каково их соотношение между собой и с понятием «интеллигенция» в приведенной выше трактовке? Приведем лишь некоторые примеры возможных сочетаний.
Так, понятие «профессионалы» («professionals») у западных авторов имеет по крайней мере два смысла. В одном оно обозначает тех, кто на наемной основе, за регулярное жалованье или вознаграждение по договору выполняет определенную работу [8]. Его противоположность понятие «любители» (например, «профессиональный музыкант», в отличие от «музыканта-любителя»). Другой его смысл полностью сходен с приведенной выше, наиболее распространенной в российской социологии трактовкой как обозначение людей, занимающихся профессией, требующей высшего или полного среднего образования и специального обучения (врачи, адвокаты, бухгалтеры и т.п.). И на русский в данном случае понятие «professionals» переводится как «квалифицированные специалисты», отделяя их при этом от административно-управленческого персонала.
В свою очередь, понятие «специалист» (specialist), как и в русском, иногда употребляется в том же значении, что и «эксперт» (expert). Это подразумевает не просто обладание формальной сертификацией знаний, но и компетентностью, подтвержденной практикой, достаточно продолжительной профессиональной специализацией в какой-то области.
«Служащие» понятие, активно использовавшееся еще в советской социологии. Оно относилось к работникам нефизического, умственного труда, получающим фиксированный заработок (зарплату или жалованье), в том числе части интеллигенции, работающей по найму, за исключением лиц свободных профессий. В английском языке наиболее адекватным такой интерпретации является понятие «service class», введенное Р. Дарендорфом. Существуют и другие, более узкие обозначения employee, clerk, official, servant и др., которые не обязательно предполагают наличие у этих групп служащих высшего или среднего специального образования. Так, «клерки» (clerks) конторские служащие, отвечающие за ведение документации, высшее образование у которых может быть (особенно на госслужбе), а может и не быть. «Чиновники» (officials) «люди, занимающие формальные должности в крупных организациях», как правительственных, так и другого вида (фирмы, профсоюзы и др.), от крупных до мелких в зависимости от объема властных полномочий в рамках организации. И хотя они заняты умственным трудом, специальное образование, особенно соответствующее области фактической деятельности, у них есть далеко не всегда. «Менеджеры» (managers) управляющие, администраторы, организаторы производства, которые также не обязательно получили соответствующее профессиональное образование. В западной литературе нет однозначности и в определении социально-профессионального состава так называемых «белых воротничков». Безусловно лишь, что под таким наименованием обычно подразумеваются служащие, работающие по найму и не имеющие собственности на средства производства.
Как видим, при сопоставлении ряда западных терминов, принадлежащих к социально-профессиональной смысловой плоскости, и относящегося к ней же понятия интеллигенции в «социологической» трактовке, обнаруживается разная степень совпадения: от полной («профессионалы» в смысле «квалифицированные специалисты»), до частичной («клерки», «белые воротнички»).
Посмотрим далее, как сочетаются между собой тот же вариант понятия «интеллигенция», опирающийся на уровень образования и умственный характер труда, и «средний класс». Последний также имеет много интерпретаций, сводимых в основном к неравенству на основе доходов и профессиональных занятий. Именно второе отчасти сближает данное понятие с социально-профессиональным типом стратификации, что дает возможность искать пересечения на общем смысловом поле.
В более развернутом варианте «средний класс» сегодня делится обычно на «старый средний» (представители малого бизнеса, фермеры, иногда сюда же относят офицерство и духовенство) и «новый средний», состоящий, в свою очередь, из двух слоев, образованных на различиях в уровне доходов. «Высший новый средний» менеджеры и специалисты высокого класса, и «низший новый средний» клерки, продавцы, учителя, медсестры и др. Как видим, все части «среднего класса» практически в любой трактовке не исключают наличие высшего и среднего специального образования.
Следовательно, понятие «интеллигенция» в «социологической» интерпретации, вполне сопоставимо с понятием «средний класс». Но не только. Ведь представители интеллигенции, исходя из размеров доходов и имущества, места в системе власти, т.е. возможностей распоряжаться ресурсами общества и его управлением, распределяются по всей вертикали от высшего класса до низшего. Если речь идет о людях умственного труда с высшим или средним специальным образованием, то в настоящее время из них почти полностью сформирована вершина социальной пирамиды. Однако они же в индустриальном и постиндустриальном обществах составляют значительную массу всех «этажей» средней части и иногда попадают в ее основание.
Остановимся еще на одном понятии, которое нередко воспринимается у нас практически как принятое в западной социологии аутентичное обозначение интеллигенции, но на самом деле это далеко не так. Речь идет об однокорневом термине «интеллектуалы», который там традиционно используется для обозначения людей, проявивших высокие интеллектуальные способности в познании явлений духовной сферы (искусстве, философии). За интеллектуалами признается компетенция создавать этико-философский дискурс общества («знание о знаниях», «мнения о мнениях»). «Интеллектуалы» это наиболее высококвалифицированные «профессионалы», способные к крупным теоретическим обобщениям в гуманитарной сфере. Поэтому есть основания констатировать частичное пересечение данного понятия с трактовкой интеллигенции в «социологическом» ключе на общей, социально-профессиональной, смысловой плоскости.
Но гораздо теснее, как представляется, сближение западного термина «интеллектуалы» с другой известной в российском обществоведении трактовкой интеллигенции, обычно называемой «философской». И сближение это происходит уже на совершенно других смысловых плоскостях, обусловленных не социально-профессиональным стратифицированием, а культурно-символическим и культурно-нормативным, где основаниями дифференциации служат соответственно сакральное знание и нормы поведения.
Так, функционалисты усматривали роль интеллектуалов в обществе в ретрансляции культурных ценностей и их творческой переработке (Т. Парсонс, Р. Мертон, Э. Шилз). К. Маннгейм, помимо культуртрегерства интеллектуалов, акцентировал внимание на их относительной независимости и критичности по отношению к господствующим мировоззренческим представлениям. Он считал их своеобразными «центрами систематизации» информации в обществе, нацеленными на обновление интерпретации мироустройства. Интеллектуалов чаще всего связывают с университетской, студийно-художественной, журналистско-писательской средой.
Что касается самого понятия «интеллигенция», то западными авторами к реалиям западного же общества оно практически не применяется, хотя нередко используется для описания социоструктуры России, стран восточной Европы и «третьего мира». Вообще, за рубежом, особенно в англоязычной трактовке, понятие «интеллигенция» отнюдь не «звучит гордо». В нем содержится некоторая толика негативной оценки, намек на чудаковость и претенциозность данной социальной группы [9].
А теперь обратимся к анализу второй тенденции в отношении к понятию «интеллигенция», проявляющейся в стремлении вообще вытеснить его из символического пространства. Как правило, оно базируется на убеждении, что с развитием рыночной экономики интеллигенция «… исчезает, распадается на подлинных профессионалов ядро среднего класса и на деклассирующуюся, переходящую в низшие общественные слои часть» [6, с. 311312]. При этом используются западноцентристские культурологические подходы, позволяющие представить интеллигенцию в виде маргинального слоя образованных людей, «разрывающихся» между ценностями Запада и Востока, модернизмом и традиционализмом. Преодоление ими культурного конфликта в пользу западных ценностных стандартов однозначно рассматривается обязательным условием восходящей мобильности данного слоя в рыночном обществе, и наоборот. В конечном счете, интеллигенция такой идентификационной модели оказывается обречена на самоликвидацию.
В этом контексте вполне симптоматичным выглядит название, выбранное для своей книги о российской интеллигенции известным социальным философом М. Гефтером на исходе 80х «Маргиналы в Маргиналии» [10]. Его взгляды разделяют сторонники радикального варианта либерализации в России. По их мнению, на смену исчезающей интеллигенции жертвы порождения болезненного вхождения отсталой страны в «цивилизованный мир» должен прийти «средний класс». В отличие от интеллигенции, он обычно наделяется следующими характеристиками: «встроен в свое время», «любит свободу», «не страдает народолюбием», обладает «волей, бескомпромиссностью», «отсутствием особой тяги к рефлексии» [11]. (На последнюю черту, на наш взгляд, стоит обратить особое внимание: примечательное требование не мыслить.)
На личностном уровне приверженцами таких взглядов взят именно тот тип человека, который в мировом обществоведении считается одним из опаснейших порождений западной цивилизации. У него много имен, но общая суть снижение гуманности, утрата духовного измерения, способности различать добро и зло, возрастание автоматизма реакций, полная подчиненность миру вещей. К примеру, Г. Маркузе квалифицировал его как «одномерного человека», сформированного давлением потребностей индустриальных технологий, а А. Зиновьев определил термином «западоид» [12, с. 307].
По мнению некоторых, российскую интеллигенцию в рыночных условиях «подвела» ее низкая профессиональная компетенция [6, с. 304; 11; 13]. Об ошибочности подобного мнения нагляднее всего свидетельствуют прошлые достижения страны в экономике, технологиях, образовании, здравоохранении, культуре. В гораздо менее комфортных в сравнении с Западом климатических и материальных условиях требовался значительно более высокий профессионализм. Легенду о низком профессионализме отечественной научной, инженерно-технической интеллигенции, в частности, развеивает и непреходящий спрос на российских специалистов на высоко-конкурентном мировом рынке «мозгов».
Известная критика недостаточной общей культуры новоиспеченного слоя, которая будто бы мешает ему быть «настоящей интеллигенцией», отчасти, может быть, и верна. Но в целом с ней нельзя согласиться. Человеческий опыт показывает, что овладение культурным капиталом начинается в детском возрасте в семье, что делает его задачей не одного поколения. Как следует из известной английской поговорки, джентльменами становятся, только имея три высших образования собственное, отца и деда. Поэтому требовать от интеллигенции в первом поколении культурного уровня Д. Лихачева нонсенс. Заметим, что уже в 6080е годы дети и внуки тех, кого А. Солженицын не без презрения назвал «образованцами» (вряд ли случайно чуткий к слову писатель выбрал такое, что имеет созвучие с «оборванцами»), вполне и на высоком уровне освоились в сфере мировой культуры. Только вот что они из нее почерпнули, на пользу ли своей стране и народу отдельный вопрос.
На наш взгляд, стремление так или иначе полностью вытеснить из символического пространства термин «интеллигенция», заменить его на другие, гораздо менее проработанные в теоретическом отношении понятия, может значительно сузить возможности научного анализа. Попытка начать новую эпоху «с чистого листа» мешает проследить динамику развития социальных групп, исследованных ранее под номинацией «интеллигенция». Между тем, в период главенства сложных технологий вопрос о качестве распоряжения наличными интеллектуальными ресурсами со стороны общества становится одним из основных показателей его эффективности. В свое время данные о снижении практической востребованности знаний и уровня жизни интеллигенции-специалистов были расценены как явный симптом утраты страной динамизма развития, растущего технологического отставания. Тогда это оправдывало переход руководства страны к попытке ускорения социально-экономического развития, развившуюся в политику «перестройки». Исследования последних лет несомненно свидетельствуют, что положение интеллигенции в стране не только не улучшилось, но серьезно ухудшилось [4; 14, с. 3361, 142144].
С учетом сказанного стремление «рассыпать» интеллигенцию по другим группам, ликвидировать ее как преемственное операциональное понятие выглядит попыткой затушевать масштабы произошедшей за годы реформ вынужденной депрофессионализации, связанной с подрывом национальной экономики, свертыванием наукоемких производств. А ссылки на слабый профессионализм в качестве объяснения социальной деградации массового слоя специалистов трудно объяснить иначе, чем желанием завуалировать опасный для общества процесс деиндустриализации.
Если, как выясняется, понятие «интеллигенция» вполне «работает» в рыночных условиях (ведь умственный высококвалифицированный труд не исчезает), если оно сопоставимо с рядом принятых в западной социологии стратификационных понятий, то чем еще можно объяснить наблюдаемую тенденцию попыток к полному вытеснению его за пределы символического пространства, которые предпринимаются доминирующими сегодня здесь группами? Основная причина, по-видимому, в том, что понятие «интеллигенция» продолжает нести мощную смысловую нагрузку, своего рода «память прошлого», которая резко диссонирует с нынешним состоянием символического пространства. И дело не только в воспоминаниях о былых заслугах интеллигенции в области культуры, науки и просвещения. За последние годы социологами не раз поднимался вопрос о необходимости вернуться к пониманию идеологической миссии интеллигенции в обществе, о более четком определении ее социетальной функции, месте в управлении обществом, властных отношениях, что позволяло бы также уточнить границы обсуждаемой общности [15].
Для лучшего отражения развития процессов в символическом пространстве именно России целесообразно сравнение современного состояния понятия «интеллигенция» с прошлыми трактовками, обращение к истории его зарождения. Уже отмечалось, что понятие «интеллигенция» получило хождение в России с 70х годов XIX в.: его автором считают популярного в то время писателя П. Боборыкина. В его романах интеллигенция, представляющая «мыслящих людей», выступала обличительницей существующих порядков, социального паразитизма дворян-землевладельцев, чиновничества, «оевропеившихся» купцов национального варианта буржуазии. При этом ее позиция основывалась не только на моральных соображениях, но и на базе передовых для того времени научных представлений о законах развития истории и общества. Понятие интеллигенции, таким образом, изначально возникло в смысловой плоскости, отражающей культурно-символическую стратификацию (в частности по признаку компетентности в вопросах макросоциальной организации общества).
Важно заметить, что тогда и некоторое время спустя в России принадлежность к интеллигенции определялась, прежде всего, сознательной приверженностью просоциалистическим взглядам. Этот ее признак и в начале XX века был еще многим достаточно очевиден. В «веховском» сборнике П. Струве, считавший первым интеллигентом в России М. Бакунина, заявлял: «Восприятие русскими передовыми умами западноевропейского атеистического социализма вот духовное рождение русской интеллигенции…» [16, с. 141142]. Хотя уже тогда наметилась и тенденция смешивать понятия образованного слоя и интеллигенции, придавать последней не идеологический, а профессионально-технический оттенок. А так как начало российской образованности многие, в силу своих представлений об образовании только в его западно-европейском, «техницистском» варианте, относили лишь к петровской эпохе соответственно и возникновение российской интеллигенции привязывали к этому времени. Позже данная точка зрения фактически станет преобладающей, воплотившись в интерпретацию интеллигенции как специалистов.
Разброс мнений о роли интеллигенции, высказанных в дискуссии почти вековой давности, был даже шире, чем сегодня. От социально-утопического пророчествования, религиозного или политического инакомыслия до ориентации на курс «профитизма» гонки за прибылью, выгодой, личным обогащением, с полным сознательным приятием правил жизни «мира сего». Последний вариант, по мнению его сторонников, приводил бы к исчезновению интеллигенции с помощью ее «обуржуазивания». По утверждению того же П. Струве, у них была надежда, что в процессе экономического развития интеллигенция «органически стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества» [16, с. 150]. Так что в межреволюционный период вопрос о судьбе интеллигенции ставился в зависимость от ее отношения к капитализму: критическое сохраняло ее как общественный феномен, а лояльно-апологетическое уничтожало. А вот сегодня отношение к социальной проблематике даже не упоминается среди возможных критериев принадлежности к интеллигенции. Как видим, изначальная трактовка понятия со временем претерпела значительные изменения и в современных его интерпретациях практически не сохранилась.
Говоря об этимологии термина «интеллигенция», обычно отсылают к латинским корням слова: intelligens (понимающий, знающий, умный) или intellectus (познание, понимание, рассудок).
Именно эта способность сознания восстанавливать из хаоса разрозненных частей целостную идею подчеркивалась в работах немецких философов-идеалистов, ставших необыкновенно популярными среди российской интеллектуальной элиты 2030х годов XIX века. Утверждая чрезвычайно высокий статус познавательной способности человека в сфере высших законов бытия, философия Ф. Шеллинга, например, требовала от мыслящей личности не только умственной, но и поведенческой активности. От внутренней свободы, через внутреннее ощущение истины к волевому поступку, изменяющему сложившийся порядок. Жить идеями, стремиться к их претворению в жизнь стало заветом русской интеллигенции.» Интеллигенция не есть социальный класс… подчеркивал Н. Бердяев. Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь» [17]. Но, конечно, подразумевался совершенно определенный род идей только таких, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью».
Антитезой такой трактовки интеллигенции на общей смысловой плоскости, отражающей культурно-символическую дифференциацию в обществе, компетентности в сакральном знании, являлось понятие «мещанство». Об этом прямо писал П. Милюков: «Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию» [6, с. 299]. Стоит напомнить, что понятие «мещанство» пришло в русский язык из Польши и приграничных с ней российских областей, в которых так со средних веков стало называться свободное городское население, занятое ремеслом и торговлей («буржуа», «бюргер» означают «горожане», от «бург» город). В данных слоях происходил все более полный разрыв с крестьянской традиционалистской «этикой пропитания», усиливались эгоистические, индивидуалистические мотивы и интересы, росла тяга к стяжательству.
Продолжая размышления на эту тему, Д. Мережковский в самом начале XX века ставил вопрос так: «Мещанство, не побежденное Европою, победит ли Россия?» И «Грядущим хамом», воплощением антихриста, он называл отнюдь не российские беднейшие слои, как иногда можно услышать, а буржуазное большинство западных стран [18]. Он верил, что «хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос» (однако, в отличие от А. Блока, никого в «венчике из роз» впереди революционных масс в 1917 году не увидел). Религиозная подоплека внешне атеистической идеологии открылась тогда далеко не всем. А ведь именно таким образом проявила себя новая религия машинного века, обещавшая всем нуждающим и страждущим «Царство Божие» на земле. О религиозной основе деятельности внешне атеистической российской интеллигенции одним из первых написал в «Вехах» Н. Бердяев. То же самое он скажет позже в эмиграции о большевистской революции.
«Изначальная» интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства «золотого тельца», ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме «пролетарского государства» капиталистическому модернизму. Но после социалистической революции в России пророческая миссия интеллигенции считалась выполненной, критики действительности и предсказаний какого-либо иного будущего, чем было определено установленной партийной доктриной, от нее не только не ожидали, но порой прямо запрещали. Так было девальвировано понятие интеллигенции в советский период. Фактически оно утратило серьезные позиции в культурно-символической плоскости, и все его трактовки сосредоточились преимущественно в социально-профессиональной и, в меньшей мере, в культурно-нормативной сферах.
Сегодня порой высказывается сомнение нужна ли вообще идея развития общества, связывающая воедино представление о мироустройстве, прошлый опыт и идеальную цель в будущем? Нельзя ли обойтись без всякой прогностики, пусть даже научно обоснованной, которую не без оснований причисляют к современному мифотворчеству, и ограничиться повседневным «здравым смыслом»? Нет свидетельствуют практически все известные исследования по функционированию социальных систем, а также данные социопсихологов и социоантропологов. К примеру, Т. Парсонс отнес «высшую реальность» к одной из пяти сред, составляющих общества как социальные системы [19]. И он, и более ранние исследователи (А. Хомяков, М. Вебер и др.) пришли к выводу, что облик общества, его структуры, экономическое развитие в конечном итоге определяются отношением в нем «высшей реальности». Это отношение может быть выражено как в мистико-религиозном, так и научно-рациональном виде, что, однако, не меняет сути, заключающейся в необходимости гармонизировать формы социального бытия с представлениями о высших законах, онтологических смыслах.
В основе этой идеи, безусловно будут снова находиться «простые истины» о социальной справедливости, необходимости развития сознания, духовности и т.п., которые в переводе на политический язык примут не менее простой вид, где ближайшими целями станут декриминализация государства и экономики, возрождение национальной культуры. Где и когда, в каком именно виде появится новый мировоззренческий код покажут исследования социально-философских, политических течений современной российской действительности. Когда возникнет новый, достойный поддержки и сочувствия идейный импульс непременно проявит себя и интеллигенция в том самом, изначальном ее смысле. И для этого понятия вновь восстановится утраченное с ходом времени измерение в знаково-символическом пространстве.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
-
- См.: Интеллигенция: проблемы гуманизма, народа, власти // Материалы к Международной научной конференции. Москва Улан-Удэ, 1994. Ч.1. Ледяев В.Г. Понятие интеллигенции: проблемы концептуализации // Интеллигенция и мир. Иваново, 2001. № 1; Орлов СБ. Интеллигенция как мифологический феномен. Историко-социологический анализ // Социол. исслед. 2001. № 11; Жизненные стили и социальные практики интеллигенции. Сб. статей по материалам международной теоретико-методологической конференции. М.: РГГУ, 2002.
- Например: Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ. 19171996 гг. Сыктывкар: Сыктывкарский унт, ИС РАН, 1996.
- Бурдье П. Социология политики. М.: SocioLogos, 1993.
- Шереги Ф.Э., Харчева ВТ., Сериков ВВ. Социология образования: прикладной аспект. М.: Юристъ, 1997; Мансуров В.А., Семенова Л.А. Интеллигенция конверсируемых предприятий // Социол. исслед. 1998. № 10; Голенкова 3.Т. Трансформация социальной структуры // Россия в поисках стратегии: общество и власть, М.: ИСПИ РАН, 2000.
- Радаев ВВ., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Аспект Пресс, 1996; Великая Н.М. Мифологическое в сознании русской интеллигенции//Жизненные стили и… Указ. соч.
- Радаев ВВ., Шкаратан О.И. Указ. соч.
- Руткевич М.Н Становление социальной однородности. М., 1982. С. 2122; Краткий словарь по социологии. М.: Политиздат, 1989. С. 92.
- См.: Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС, 1999; Жданова И.Ф., Вартумян ЭЛ. EnglishRussian Economic Dictionary. 2е изд. М.: Издво «Русский язык», 1998; Краткий словарь по социологии. М.: Политиздат, 1988; Hornby AS. Oxford Alvanced Learner’s Dictionary of Current English. Oxford: Oxford University Press, 1980. V. 1IL
- См., например: Hornby AS. Op. cit., V. I. P. 444.
- Гефтер М. В поисках нового КУДА. 1988. (Неоконченная книга, опубликована в электронной версии.)
- Гурова Т. Дети поражения // Эксперт. 2001. № 23.
- Зиновьев А. На пути к сверхобществу. М.: Центрполиграф, 2000.
- Привалов А. Долгая дорога по невозвышенной местности // Эксперт, 2001. № 29 (289).
- БеляеваЛ.А. Социальная стратификация и средний класс в России. М.: Academia. 2001.
- Осинский И.И. Интеллигенция и некоторые проблемы гуманизма // Интеллигенция: проблемы гуманизма… Указ. соч. с. 715; Карпухин О., Макаревич Э. Союз «новой» интеллигенции и интеллигенции массы как фактор социальных изменений и социальной стабилизации // Жизненные стили и … Указ. соч. С. 2842.
- Вехи. Интеллигенция в России. 19091910. М.: Молодая гвардия, 1991.
- Бердяев Н.А. Русская идея. М.: ООО «Издво В. Шевчук», 2000. С. 24.
- Мережковский Д.С. Грядущий хам. Поли. собр. соч., Т. XIV. М.: Типография Тва И.Д. Сытина, 1914. С. 25.
- Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. М.: МУБиУ, 1996. С.
http://ecsocman.hse.ru/data/492/893/1231/005O.K.Stepanova.pdf