Материально-бытовые нужды сельской интеллигенции
Деревенские интеллигенты получают низкую заработную плату: агроном и врач от 250 до 350 рублей в месяц, а учителя от 150 до 300 рублей (нетто). Председатель сельсовета, партиец с низшим образованием, получает 400 рублей, то есть больше, чем получает директор школы семилетки или врач.
Чтобы учесть реальную ценность заработной платы, нужно сопоставить зарплату с ценами на продукты и товары. Государственная цена в магазинах такова: килограмм ржаного хлеба — 1 рубль, килограмм картофеля — 1 рубль, килограмм мяса — 20 рублей, сала или коровьего масла — 30 рублей. Но в большинстве случаев сельская интеллигенция не может купить продукты по государственной цене: колхозное начальство редко снабжает служащих продуктами. Поэтому сельским интеллигентам обыкновенно приходится покупать продукты по базарным или спекулятивным ценам и платить за продукты в несколько раз дороже цен государственных. Так, например, государственная отпускная цена пуда колхозной ржи на месте, в колхозе, 20 рублей, а спекулятивная цена в этом районе колебалась за колхозные годы от 50 до 200 рублей, то есть она была в 2,5 или даже в 10 раз выше государственной. При таких обстоятельствах семейные служащие могут кормить свою семью скудно.
А государственные цены на одежду и обувь еще выше, чем на продукты: ситцевая или льняная рубашка от 50 до 100 рублей; ботинки — около 100 рублей; костюм от 300 до 600 рублей. Но по этим, государственным, ценам очень редко удается купить одежду или обувь. Чаще приходится доставать их у спекулянтов-перекупщиков или торговых работников и платить за это в несколько раз дороже. При этих обстоятельствах интеллигенты-одиночки живут скудно, а семейные — очень бедно.
Прежде, до революции, сельский учитель начальной школы за свою службу получал 30 рублей (в золоте) в месяц. На эту месячную заработную плату он мог купить: 75 пудов ржи, или 100 килограммов сала, или 3 костюма.
А теперь сельский учитель начальной школы за свое среднее месячное жалованье, 200 рублей (нетто), может купить по государственным ценам: только 12,5 пудов (200 килограммов) ржи; сала или масла — только 7 килограммов. А по базарным или спекулятивным ценам он может купить продуктов в несколько раз меньше. За костюм же теперь сельский учитель должен работать два-три месяца.
Можно сравнить также денежную заработную плату учителей дореволюционной школы и школы советской. Учитель начальной школы в дореволюционной России получал заработную плату в размере 30 рублей (в золоте) в месяц. А учитель начальной школы в Советском Союзе получал перед войной (1941-45 года) 300 советских рублей (брутто) в месяц по высшей ставке. В те годы стоимость дореволюционного золотого рубля официально оценивалась в 150 рублей советских. Следовательно, советский учитель начальной школы получал в те годы 2 золотых рубля, или в 15 раз меньше дореволюционного учителя.
Таким образом, уровень реальной заработной платы сельского учителя при советской власти понизился в 10-20 раз, по сравнению с дореволюционным уровнем. Советский учитель живет в колхозной деревне, по крайней мере, в 10 раз хуже, чем его коллега в дореволюционной деревне.
Нередко выдача заработной платы учителям задерживается на 2—3 месяца. И тогда создается для них невыносимо-бедственное положение. В это время они голодают, ищут взаймы деньги, вымаливают взаймы {279} продукты. Некоторые вынуждены даже нищенствовать. Про одну учительницу рассказывали, что в такое черное время абсолютного безденежья, она ходила с сумочкой от одного колхозного двора к другому, выпрашивал у колхозников по несколько картофелин, чтобы не умереть от голода. Хлеба она не просила: знала, что его у самих колхозников нет…
* * *
Но даже тогда, когда деньги есть, купить продукты, одежду, обувь для сельской интеллигенции очень трудно: в колхозной деревне мало продуктов и еще меньше товаров.
Чтобы купить в колхозе пуд ржи по государственной цене, за 20 рублей, учителям приходится «вымаливать хлеб, как нищим»: многократно упрашивать сельских начальников — и «голову» колхоза и председателя сельсовета.
Но начальники редко идут навстречу учителям. Они предпочитают продавать хлеб не по государственной цене, а по тайно-спекулятивной: не за 20, а за 100 рублей пуд. Разница между этими ценами идет в их «личные фонды»… А у колхозников хлеба не купишь: они сами сидят без хлеба. И остальные продукты — и картофель, и молоко, и масло — в колхозной деревне приходится разыскивать с трудом. А в город ходить — далеко.
— Продукты достать трудно, а одежду и обувь еще труднее, — говорят учителя. — В сельских магазинах, кроме водки, ничего нет. А в районные магазины товары привозят редко и в малом количестве. Как только привезут — горожане, обыкновенно, сразу же их расхватывают.
Об этих бедствиях товарного голода учителя рассказали поразительные случаи. Износились у учителя брюки: одни, ведь, бессменные, и для будней, и для праздников. Протерлись, порвались. А зачинить нечем: тряпки для заплаты нет и купить негде. Глядя на оборванного учителя, школьники посмеиваются, подшучивают: «Не только у нас штаны худые»
…Весной, в жару, учитель приходит в класс и сидит там в пальто: раздеться невозможно…
У другого учителя износилась и порвалась рубаха, заменить нечем: она у него единственная. В магазинах районого и областного городов не мог найти ни мануфактуры, ни готовой рубашки.
— Поверите-ли, — рассказывал учитель, — за самую плохенькую рубашку согласен был бы заплатить 100, 150 рублей, даже все свое месячное жалованье 250 рублей!… Но в магазинах нет, а спекулянты не попадаются.
Тогда учитель придумал какой-то предлог, получил у начальства отпуск на три дня, съездил в Москву и вернулся с пустыми руками. Он потратил уйму денег, промучился два дня в бесконечных очередях в магазинах и рыночных ларьках, но не мог достать ни рубашки, ни метра мануфактуры…
А учительница из-за галош мук натерпелась. Протерлись галоши, худые стали, а за ремонт никто не берется: нет резины. Купить галош негде. А в деревне осенью, в дожди нескончаемые и грязь непролазную, без галош обойтись невозможно. В школу приходит и домой возвращается с промокшими нотами, облепленными грязью.
Отправилась в областной город. Вернулась без галош, но с синяками на лице: в очередях была такая давка, учительница упала, а ошалелая толпа помяла ее, ушибла, чуть совсем не растоптала…
— Слава Богу, что сама жива осталась!…
Дела с покупками немного поправились только тогда, когда в больших городах, наряду с обычными магазинами, в которых почти ничего не было, открылись государственные, так называемые, «коммерческие магазины»: там продавали товары по очень повышенным ценам.
— Хоть в коммерческом магазине и дорого, но все же купить можно, — радовались учителя. — Без брюк и без рубашки, без блузки и юбки, без ботинок и галош — не обойдешься. А без масла можно потерпеть. Теперь хоть поголодаешь, но сэкономишь денег и сможешь в коммерческом магазине купить самую необходимую вещь.
После этого учителя, чтобы сэкономить дорожные расходы, собирали после получки деньги и отправляли одного коллегу в большой город за покупками. Тот привозил, по заказу, самые необходимые вещи из коммерческих магазинов.
Жизнь сельской интеллигенции протекает в нужде и постоянных материальных заботах: как прожить, накормить и одеть себя и свою семью?..
Слова Ленина, которые часто приводятся в учительской печати:
«Народный учитель должен быть у нас поставлен на такую высоту, на которой он не стоял, не стоит и не может стоять в буржуазном обществе», — звучат, как издевательство…
* * *
Материальное положение отдельных учителей, конечно, не одинаково. Оно зависит не только от уровня заработной платы, от числа членов семьи, но и от характера взаимоотношений с местным начальством.
При неладных взаимоотношениях учителя могут бедствовать от голода и холода. Если же колхозное начальство будет благосклонно к учителю, то оно легко может обеспечить этому учителю сносное существование: продуктами из колхозного склада по государственным ценам снабдит; подыщет лучшую квартиру; обеспечит дровами; огородный участок выделит; в город свезет учителя, когда это нужно.
Колхозные учителя жаловались на свое скудное питание. А две учительницы-комсомолки хвалились:
— А мы как сыр в масле катаемся: пшеничный хлеб, мясо, молоко, яйца, овощи…
Ларчик их благополучия открывался просто: они жили и столовались у колхозного кладовщика. Учительницы изрядно платили кладовщику за квартиру со столом, а тот не жалел для них продуктов с колхозного склада и из колхозных ферм. Учительницы оптом покупали у кладовщика наворованные им колхозные продукты.
Сельские начальники обычно покровительствуют тем учителям, которые «угождают» им чем-либо: взяткой, личными услугами или своей «политической активностью».
* * *
Часто в деревнях эта житейски-бытовая коллизия — нужда учительниц и их материальная зависимость от начальников — приводит к такому результату: молоденькие учительницы выходят замуж за местных начальников. А начальники, разводясь со своими женами-колхозницами, оставляют у них на шее кучу ребятишек, безо всякой помощи.
Если же учительницы не хотят «идти навстречу» начальникам, то пьяные и всевластные «колхозные царьки» и всевозможные районные уполномоченные, словно назойливые мухи, будут постоянно донимать одиноких молодых учительниц своими любовными домогательствами, допекать их нуждой и придирками и всеми способами «портить жизнь», пока не «доконают»…
Из сельских интеллигентов сносно обеспечены только те, кому местное начальство покровительствует, или те, которые имеют выгодную должность и покладистую совесть, — и поэтому могут брать взятки даже с нищих колхозников.
Рассказывали об одном враче из деревенской больницы. Эта женщина-врач и ее мамаша умело «организовали» свое продовольственное снабжение. Колхозниц, которые приходили в больницу, мамаша приглашала по одиночке «заглянуть» на кухню. Там она выклянчивала у пациенток для врача-дочери продукты: яички, творог, овощи и т. п. Пациенток же, которые ничего не оставили на кухне, обычно постигала у врача полная неудача: лекарства «не было», дать освобождение от работы было «невозможно», характер заболевания оказывался «неясным», нужно было повторно приходить в больницу, ибо «надо… ж… дать»…
Об участковом ветеринаре говорили, что без взятки он не выполнял никакого дела.
Одна учительница рассказала о своем посещении этого ветеринара. Его «помощник» встречает каждого посетителя наедине и выспрашивает о деле. А потом говорит: «Вы должны знать, что ветеринар хочет жить. А сухая ложка рот дерет. За такую-то сумму все пойдет как по маслу и надлежащую бумажку Вы получите»… Сумма взятки точно была установлена чиновником-взяточником в зависимости от характера случая.
Этой учительнице нужно было взять у ветеринара разрешение на убой своей коровы. Из-за недостатка сена семья учительницы вынуждена была сменить корову на козу. Но продать корову было очень трудно и поэтому необходимо было резать корову, чтобы продать мясо и потом купить козу. На убой же скота требовалось обязательное разрешение районных органов власти, официальная бумага участкового ветеринара. За убой своего скота без такого разрешения хозяин {283} подвергался огромному штрафу и тюремному заключению. За крупную взятку ветеринар выдал учительнице справку о том, что корова упала в яму, сломала ногу, и поэтому хозяйке дано разрешение на немедленный убой скотины.
Получив изрядную взятку, денежную или натуральную, ветеринар давал частным владельцам и председателям колхозов справки о падеже скота от несчастных случаев или от «заразных заболеваний», подписывал акты об уменьшенном количестве нарождающегося молодняка и тому подобные «филькины грамоты».
Путем таких хитроумных «комбинаций» некоторые взяточники умудряются «организовать» свое высокое материальное благополучие даже в нищей колхозной деревне.
Неоплаченный отпуск учителей
Местные учителя на Орловщине рассказали о том, что их обижают не только местные органы власти, но и правительство. Они точно узнали, что правительство предоставляет им летом отпуск неоплаченный, или, точнее, оплаченный за их собственный счет.
Когда учителя ежемесячно получали свою зарплату и расписывались в получении брутто-зарплаты, расписывались за 300 рублей, а получали на руки только 240 рублей, то все учителя видели в ведомости и поэтому знали, что 20% их месячной брутто-зарплаты отчисляется на налог, жилищно-культурный сбор и заем.
Но учителя, которые знали свою преподавательскую нагрузку в учебных часах и размер почасовой оплаты, — с карандашиком в руках вычисляли свою годичную и ежемесячную брутто-зарплату и устанавливали, что и брутто-зарплата их тоже уменьшена приблизительно на пятую часть.
Когда многие учителя пытались этот вопрос об уменьшении их брутто-зарплаты выяснить у своих директоров или бухгалтеров, то в ответ слышали окрики, даже с политическими угрозами.
— Все правильно, точно по инструкции Наркампроса.
— Неужели вы думаете, что советская власть вас обсчитывает?! .
— Нам некогда с каждым учителем пересчитывать его зарплату. Если находите неправильным расчет, то жалуйтесь в вышестоящие инстанции… Там дадут «соответствующий ответ» на такую жалобу…
И учителя умолкали.
Но вот некоторым учителям удалось получить от бухгалтеров разъяснение по этому вопросу и даже посмотреть секретную инструкцию Наркомпроса. И тогда учителя поняли механику их ограбления.
По Кодексу Законов о Труде все рабочие и служащие в СССР должны получать отпуск с выплатой за него зарплаты за счет государства-работодателя.
Следовательно, брутто-зарплата учителей при почасовой оплате должна вычисляться так: зарплата за проработанные за год рабочие часы должна делиться на число рабочих месяцев в году (у учителей 10 рабочих месяцев и 2 месяца отпуска). Например, учитель А. имеет 1500 годичных часов, с оплатой 3 рубля в час. Итого брутто-зарплата 4.500 рублей в год. Эта годичная брутто-зарплата, разделенная на 10 рабочих месяцев, составит среднюю ежемесячную брутто-зарплату учителя А. — 450 рублей.
А за два отпускных месяца государство-работодатель должно добавить 900 рублей и выплатить их учителю в отпускные месяцы.
Но в действительности вычисление зарплаты преподавателям в советских школах производилось по секретной инструкции Наркомпроса совсем не так. Государство-работодатель из своих средств ничего не выплачивало учителям за время отпуска. Органы народного образования вычисляли брутто-зарплату учителям так. Часовую плату умножали на число учебных часов учителя в году (в указанном случае 3 рубля х 1500 = 4500 р.). К этой сумме зарплаты не добавляли на оплату отпуска, ни одного рубля. Эту сумму делили не на 10 рабочих месяцев, а на все 12 месяцев, включая и два отпускных месяца. В данном примере средняя ежемесячная брутто-зарплата учителя была уже не 450 рублей, а только 375 рублей, то есть на 17% меньше.
При таком расчете ясно, что работодатель не оплачивает учителям отпуска из своих фондов. Правительство недоплачивает учителям ежемесячно 17% их зарплаты и за счет этих отчислений, за счет средств самих учителей, — выплачивает им ту плату, которую само оно заранее вычло из зарплаты учителей в течение года. Учителя не имели оплаченного отпуска. Отчисления от их зарплаты были очень высокие — 1/3 часть всей зарплаты: 17% тайно, по секретной инструкции Наркомпроса, и 20% из оставшейся суммы явно — по ведомости.
В цифрах эти отчисления в приведенном примере будут выглядеть так. Не выплачивая учителю отпускных и вычитая эти отпускные {285} из зарплаты самого учителя, государство снижает зарплату учителя с 450 до 375 рублей в месяц. А потом, при выдаче учителю этой уменьшенной брутто-зарплаты, советское государство ежемесячно вычитает из заплаты учителя в свою пользу (на налог, на заем и на жилищно-культурный сбор) еще раз 20% от 375, то есть 75 рублей ежемесячно.
В итоге таких отчислений зарплата учителя — 450 рублей — распределяется так: учитель получает на руки в этом случае только 300 рублей из 450, т. е. две трети зарплаты; а одну треть зарплаты у учителя отбирает работодатель — советское правительство. Отбирает, вопреки даже собственным законам — Кодексу Законов о Труде.
Учителя, узнавши эту механику их ограбления, рассказали об этом коллегам. В центр — в адрес «Учительской газеты», Наркомпроса, в ЦК профсоюза работников просвещения — полетели многочисленные жалобы и запросы. Но ответа на свои запросы учителя не получили.
Тогда они явились в эти учреждения во время сбора в столице на летних курсах Заочного Института. Началось хождение по мытарствам «от Понтия к Пилату»: из «Учительской газеты» в ЦК профсоюза; из ЦК профсоюза в Наркомпрос; из Наркомпроса — в ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов). Там произошел интересный разговор с профсоюзными вождями.
Профсоюзные «вожди» прежде всего постарались «утешить» учи- телей тем соображением, что не оплачивает отпуск не только Наркомпрос, но и другие Наркоматы. Неоплаченный отпуск имеют не только учителя, но и все те рабочие, которые получают не помесячную, но почасовую или сдельную зарплату, то есть две трети всех рабочих и служащих.
— Но ведь это же противоречит Кодексу Законов о Труде? — спросили учителя.
— Несомненно, — подтвердили профсоюзные сановники.
— Ну, и как же вы, наши профсоюзные руководители и защитники, смотрите на то, что у нас, вопреки советскому закону, отбирают оплату нашего отпуска?
— А мы смотрим на это вот так, — цинично засмеялся один из вождей и поднял перед глазами руку с расставленными пальцами: «сквозь пальцы»… .
А другой добавил:
— Чудаки вы, право, провинциалы!… Как же мы можем смотреть {286} на это дело иначе, ежели эта инструкция об отчислении из зарплаты утверждена ЦК партии и советским правительством?!.
«Чудакам» пришлось на этом закончить свою беседу с высокими вождями профсоюзного движения и в смущении удалиться…
После этого рассказа учителей, я сам попросил у знакомого бухгалтера секретную инструкцию Наркомпроса, прочел ее и убедился, что все, рассказанное этими «учителями-чудаками», не было выдумкой.
Преподаватели в школах СССР, в социалистическом «государстве трудящихся», действительно не имеют оплаченного отпуска, вопреки советскому Кодексу Законов о Труде.
Учителя в Советском Союзе живут в бедности и нужде, а коммунистическое правительство-дракон отбирает треть их зарплаты, ограб-ляет их средства, даже отпускные…
«Общественная работа»
Кроме своей служебной школьной работы, учителя должны принимать участие во внешкольной работе среди населения. Работа эта бесплатная, называется «общественной работой» и выполняется по поручению и под руководством местных партийно-советских организаций.
«Общественная работа» бывает самого различного характера. Например, культурная внешкольная работа среди населения: спектакли, вечера, читки, доклады, кружки и т. п. В этой работе, близкой учителям по своему характеру, учителя охотно бы участвовали, если бы она не была так политизирована. Но она главным образом поставлена на службу пропагандным целям коммунизма, а потому потеряла для них всю свою привлекательность.
Учителей часто привлекают для хозяйственной работы в колхозе. Как только где-либо в колхозе обнаруживается «прорыв» — отстает прополка или уборка конопли, картофеля, овощей, зерновых, молотьба, дороги испорчены и т. п., — сельсовет, не задумываясь, отдает распоряжение директору школы: «После уроков прислать в распоряжение председателя колхоза столько-то учеников и столько-то учителей». Директива выполняется. Но едва ли можно ожидать от учителей хорошего выполнения таких поручений, в особенности, в колхозах, где начальство совсем не заботится ни об учителях, ни о школьниках.
{287} Ко самым неприятным видом «общественной работы» для сельских учителей является проведение таких хозяйственно-политических кампаний, которые ненавистны для колхозного населения: подписка и сбор «добровольно-принудительного» займа, агитация за выполнение яйцепоставок, мясопоставок и т. п..
Проводя такие кампании, учителя должны выслушивать от колхозников, родителей учащихся, горькие упреки или даже грубую ругань.
— У меня больной ребенок и три голодных курицы, — заявляет мать-вдова. — Яичек не хватает своему больному малышу. А вы пришли отнимать у больного ребенка последнее яичко!.. Что же он должен есть?! И не стыдно вам, товарищи-обиралы?!.
— Вот ходите вы по хатам и тявкаете, как дворняжки, уговариваете нас на заем подписаться, — обращаются озлобленные колхозники в других дворах к агитаторам: местному комсомольцу и учительнице. — С нас вы последнюю шкуру сдирать помогаете. Государство наше владеет всеми неисчислимыми богатствами нашей страны. А мы, колхозники, нищие, у нас ничего нет, нам ничего не оставлено. Кто же кому должен взаймы давать?!.
Замечая, что учительница смущается, колхозник обращается к ней:
— Неужели вам, учителям, за это советская власть наши народные денежки выплачивает?!. Сидели бы вы дома да занимались бы лучше своими делами: детишек хорошо грамоте да уму-разуму учили. И для вас было бы лучше, и для детишек, и для нас, родителей…
Часто упреки и такую ругань учителя вынуждены были выслушивать в присутствии своих учеников…
— Для комсомольцев и партийцев, с которыми мы по дворам ходили, колхозников «агитировали», такие «беседы» ничего не значат, — говорят учителя. — Как с гуся вода. Кожа у них бегемотова, совестью они не обременены. Им — все «Божья роса». А мы после такой кампании возвращаемся домой побитые и разбитые. И на другой день, в школе, ученикам в глаза посмотреть стыдно…
Учителя участвуют в такой «общественной работе» вопреки своему желанию. Но отказаться от «общественной работы» они не могут: власть принуждает. А перед диктаторской властью они бессильны, бесправны и беззащитны…
Власть, крестьянство и интеллигенция
Таковы трудные условия работы сельской интеллигенции и ее неприглядная жизнь в колхозе. В этих условиях работать хорошо и успешно интеллигенция не может. Не может она также чувствовать ни довольства жизнью, ни морального удовлетворения от своей работы.
Жизнь сельской интеллигенции и населения, которое она обслуживает, такова, что интеллигенция не может стать «опорой советской власти» в деревне. Она не может испытывать уважения к порядкам социалистической деревни, не может внутренне принять коммунистическую идеологию, не может почувствовать симпатии к той власти, которая установила «второе крепостное право» и сделала жизнь в колхозной деревне такой тяжелой и мучительной.
Положение сельской интеллигенции во взаимоотношениях колхозного крестьянства с антинародной коммунистической властью очень сложно и для интеллигенции мучительно.
В огромном большинстве беспартийная интеллигенция стоит на стороне народа против власти, хотя интеллигенты и являются по должности государственными чиновниками. Но выявить это отношение открыто в советском диктаторском государстве интеллигенция не может: за это государственных чиновников там ожидает немедленное увольнение с работы и лагерь… .
Поэтому каждый интеллигент вынужден решать эту важнейшую проблему в индивидуальном порядке: «про себя» и «для себя».
В большинстве случаев беспартийные интеллигенты вынуждены как-то в самых разнообразных формах «лавировать» между государственными крепостными и «колхозными царьками», между народом, которому они сочувствуют, и властью, которой они вынуждены служить и от какой зависит их жизнь и смерть…
Фрагмент из книги Т.К. Чугунова «Деревня на Голгофе»
http://rys-strategia.ru/publ/1-1-0-2834
http://rys-strategia.ru/publ/1-1-0-2868