То, что Россия на своем историческом пути сильно разошлась с Европой, принято объяснять двумя обстоятельствами. Во-первых, «Великой Схизмой» 1054 года, разделившей христианский мир на Запад и Восток. К этому можно добавить последующее крушение Византии, оставившее Россию единственным оплотом православия в мире, противостоявшему не только иноверцам, но также инаковерцам, «схизматикам». Во-вторых, татаро-монгольским нашествием, сокрушившим Древнюю Русь и надолго ввергшим русские земли под иго.
Такие, как все
Оба обстоятельства действительно крайне важны. Схизма в самом деле расколола христианскую Европу, причем отношения между «цивилизациями-сестрами», как называл восточное и западное сообщества А. Дж. Тойнби, были отнюдь не дружественными. Во время четвертого крестового похода западные рыцари громили Константинополь с ничуть не меньшей яростью, чем города мусульман и поселения язычников. В свою очередь, новгородцы и псковичи сопротивлялись натиску католических завоевателей не менее упорно (и более успешно), чем другие русские княжества нашествию язычников-татар.
Что же касается татаро-монгол, то они нанесли Руси столь сокрушительный удар, что выжить страна смогла, только серьезно изменившись. Она утратила свою «метрополию» — Поднепровье. При том, что Киев перестал быть главным политическим центром Руси задолго до батыева нашествия, Днепр оставался «осью», вокруг которой выстраивалось русское единство. После татар поднепровские земли опустели, и потом их заселяли заново. Географическое место Киевской Руси заняла Украина, она же Малороссия. А культурно-политический центр переместился на северо-восток, менее пострадавший от захватчиков.
Что еще важнее, Русь лишилась суверенитета, войдя в состав державы Чингизидов. В течение столетия после Батыя государственная самостоятельность Руси была восстановлена de facto, но «осадок остался». Прежде всего, в том, что Русь усвоила более архаичную (авторитарно-мобилизационную) политическую культуру, чем существовала в Европе до Чингиза. Произошло то, что обещал Тугарин в поэме А. К. Толстого: «И вот, наглотавшись татарщины всласть, вы Русью ее назовете»…
Все так. Однако, когда Русь — уже не Киевская, а Московская — во второй половине XV века не только фактически, но и формально отряхнула с себя Орду, то обнаружилось, что не так уж она и оторвалась от остальной Европы. Гуманистические идеи, правда, до Московской Руси почти не докатились — как и до большинства других европейских стран. Она была не беднее и не слабее других. В ней господствовали примерно те же порядки. И элита ее состояла из тех же отрядов, что в странах Запада.
По степени централизованности Московское государство XV столетия находилось примерно на том же уровне, что современная ему Франция. В ней было сильное служилое сословие, в значительной части своей рекрутированное из иноземцев. Власть великого князя (государя) была велика, но не беспредельна. Существовали и три элитных слоя, не позволявшие московским государям стать полновластными деспотами: аристократия, церковь, буржуазия.
Аристократия — князья и бояре — к 1461 году, когда официально была прекращена зависимость Руси от Орды, уже несколько успокоилась по сравнению с предыдущим столетием. Она признала верховенство Москвы и московского государя. Но оставалась могущественным самостоятельным сословием, с которым великому князю приходилось считаться.
Церковь сыграла важнейшую роль в восстановлении Руси после Батыя и в сохранении ее культурно-политической «самости» в составе Орды. Более того, именно церковь оказала определяющее влияние на исход борьбы за первенство между основными удельными княжествами. Не оценившие по достоинству роль церкви Тверские князья потерпели поражение, а вовремя оказавшие поддержку церковной иерархии князья Московские победили.
Слова «буржуазия» в то время на Руси не знали, но купцы и мастеровые были — и сила их росла. Оплотом этого сословия оставался Господин Великий Новгород, с чей автономией приходилось мириться и Киевским, и Владимирским, и Московским государям. Поскольку же Новгород остался в стороне от ордынского владычества, то у купеческого сословия на Руси был яркий пример для подражания. Города росли, и с ними приходилось считаться как великокняжеской бюрократии, так и боярской аристократии.
То есть, на рубеже XV-XVI веков социально-политическая ситуация в Московской Руси была по базовым признакам такой же, как и во всей Европе. Именно тогда началась цепь событий, приведшая к возникновению русской интеллигенции. Иван Великий, разумеется, не мог даже предположить, какие всходы даст тот посев, который ему пришлось начать — вольно или невольно.
Третий Рим
Началось все с того, что дал слабину один из трех главных общественных институтов, сдерживающих чрезмерное усиление государства — церковь. У нее на то были веские причины.
В XV веке Православная церковь пребывала в крайне затрудненных обстоятельствах. Большая часть территории, населенной православными христианами (не считая русских земель), была завоевана мусульманами. Самая могущественная из православных держав — Византийская империя — после трех столетий смут, нестроений и поражений рухнула; Константинополь — Царьград, «Второй Рим» превратился в Стамбул, а храм Св. Софии обратился в мечеть Айя-София. Вторая по влиянию из православных стран — Великое княжество Литовское — в результате династической унии 1385 года неуклонно смещалась в сторону католичества.
В таком раскладе Великое княжество (а затем царство) Московское для Православной церкви стало единственной и последней надеждой. Тем большей, что во второй половине XV века, после падения Константинополя (1453) сила Московии быстро росла. И потому мысль о том, что здесь расположен новый — третий — Рим была обречена на рождение и популярность.
Великий князь Иван III, первым принявший титул государя Московского и всея Руси, не зря получил прозвище «Великий». Он сразу оценил, насколько мощным подспорьем может стать церковь для строительства нового царства. И потому решительно выступил в роли хранителя византийского наследия и защитника православия. Москва отвергла Флорентийскую унию с католической церковью, на которую от отчаяния пошел Константинопольский патриарх, что позволило православной церкви сохранить самостоятельность. Брак с Софьей Палеолог — родственницей последнего императора — и венчание шапкой Мономаха юридически закрепило правопреемство Русского царства от Восточной Римской империи. Помощь, оказанная церкви в деле обогащения и укрепления светского влияния, помогла устоять самой церкви — и поднять авторитет Московского государя и Московского государства.
Церкви покровительство Ивана Великого помогло материально, но создало проблемы духовного характера. Что не удивительно: в истории христианства всякий раз, когда церковь становилась слишком сильной и богатой, появлялись недовольные клирики, считавшие, что богатство и сила делают церковь слишком мирской. Так случилось и на сей раз.
В Православной церкви появилась «оппозиция» во главе с Нилом Сорским, выступившая за «нестяжательство» — отказ от богатства и власти. Отражать атаку взялись защитники «симфонии» церкви и государства, по имени своего лидера Иосифа Волоцкого названные «осифлянами». Возможно, осифлянам удалось бы взять верх над своими противниками и без постороннего вмешательства. Все же, «горевший фаворским огнем», т.е. попросту психически неуравновешенный, Нил Сорский был не самой привлекательной фигурой для большинства. Хотя, кто знает: фанатичным психопатам часто удавалось увлечь за собой массы и одолеть разумных и умеренных противников…
Однако Иван Великий не стал ждать, чем кончится внутрицерковная распря. При его самом прямом и решительном участии осифляне одолели нестяжателей. Церковь осталась единой и сохранила свои богатства. Что имело два далеко идущих последствия.
Первое — церковь прониклась искренней благодарностью к престолу и охотно взяла на себя функцию идеологического обеспечения власти Московских государей.
Второе — сами государи начали воспринимать церковь, как часть своего бюрократического механизма, а церковнослужители не сильно противились такому восприятию.
Таким образом, один из трех необходимых оппонентов государства в начале XVI века перешел на сторону противника. А два других сделали прямо противоположный ход — перешли из «оппонентов» во враги.
Впрочем, что касается, буржуазии, то «враги» — это слишком сильно сказано. Купцы и мастеровые не собирались свергать государя на Москве и устанавливать свое господство. Они лишь пытались вести себя так, как будто никакой Москвы нет. Пример показывал Новгород, за ним тянулись остальные.
Аристократия же оказалась для московского престола именно врагом. Или, по крайней мере, «пятой колонной». Это проявилось во время начавшегося при Иване и продолжившегося при его сыне Василии III затяжного конфликта с Литвой. Для русских князей и бояр большой разницы между двумя великими княжествами не было. Оба православные, оба русские по языку и культуре, оба могут что-то предложить… Поэтому для аристократов разница между Витовтом с Ольгердом с одной стороны и Иваном с Василием с другой была только в том, что именно можно было получить с конкретного сюзерена.
Но для Ивана и Василия разница была куда серьезнее. Они пытались сделать Москву «Третьим Римом», и Литва (к тому времени, к тому же, сильно подверженная католическому влиянию) была главным препятствием на этом пути.
Поэтому Иван, а затем Василий, стали относиться к аристократии и купечеству с изрядным подозрением. Иван Великий даже принял меры: при нем московское войско в первый раз совершило карательный поход против Новгорода, а самым ретивым из московских бояр поотрубали головы. Но при Василии, а особенно после его смерти, когда престол унаследовал малолетний Иван IV, «фронда» распоясалась. Пока Иван не вошел в возраст, Московской Руси пришлось хлебнуть аристократического беспредела. А Новгород и Псков вернулись к своей партикуляристской практике.
Тень Грозного
Когда юный Иван Васильевич короновался и принял титул царя Всея Руси (1547), перед ним было много сложных проблем. Поначалу первый русский царь со своей задачей справлялся: в частности, решил проблему ордынского наследия, присоединив Казань и Астрахань; упорядочил законодательство и отношения с церковью; взялся за окончательное решение литовского вопроса…
Но вскоре выяснилось, что находить долгосрочные адекватные решения сложных проблем Иван, позднее прозванный Грозным, не умел и не хотел. Зато умел принимать и проводить в жизнь решения простые и жестокие.
Одним из таких решений было уничтожение Новгорода. Не только как политической единицы, но и как города: Иван расправился с оплотом партикуляризма пожестче, чем с завоеванными территориями. Буржуазные претензии на вольности были пресечены надолго. Вскоре, впрочем, «торговым людям» показали альтернативный вариант: слушаться царя, платить подати и осваивать новые земли. Этот вариант русских буржуа (до поры) устроил.
В том же ключе Иван Грозный разобрался и с церковными делами. Церковь еще до него стала верным союзником государства. Но Грозному были нужны не союзники, а холопы. Поэтому он самым суровым образом «объяснил» церкви, что царя надо слушаться не только в мирских, но и в духовных делах. Попытки возражать стоили жизни многим священнослужителям, включая митрополита Филиппа (Колычева). Полностью подчинить себе церковь Иван Грозный не смог — последовательности не хватило. Однако заставил надолго присмиреть.
Самый же сильный удар Иван IV нанес по аристократии. Надо сказать, что количественно репрессии Ивана Грозного не поражают воображение не только на фоне тоталитарных режимов ХХ века, но и в сравнении с его собственными современниками. Иван был слишком импульсивен и переменчив, чтобы долго и упорно бить в одну цель. Но истребление бояр было достаточно суровым, чтобы выбить аристократию почти под корень. Немногие выжившие навсегда усвоили, что на Руси есть только одна сила и воля — царская.
По ходу дела Иван Грозный разорил страну, проиграл большую войну, провалил внешнюю политику и довел до вырождения собственную династию. Единственный институт, который в результате его царствования усилился — самодержавная власть царя. Достигнута эта цель была ценой подрыва жизненных сил государства. Поэтому вполне естественно, что после него началась смута. И то, что она началась не сразу, а по прошествии 20 лет, объясняется исключительно тем, что людям надо было хоть немного придти в себя и осмотреться. А как осмотрелись, так и началось…
Прочерки русской смуты
Когда в ХХ веке в России произошла революция, ее окрестили «вторым смутным временем». Генерал А. И. Деникин свой историко-мемуарный многотомник о революции и гражданской войне так и назвал: «Очерки русской смуты». Но вот назвать первую смуту революцией язык не поворачивается.
Хотя революция — тоже стихийный и разрушительный процесс, но в ней есть некая извращенная упорядоченность. Есть стороны конфликта, есть некое, хотя и довольно неопределенное, «новое», противопоставляемое «старому». В смуте этого не было. А что было? «Война всех против всех». Разгул народной стихии, никем не направляемый в сколько-нибудь определенное русло. Хищничество своих («сорвавшихся с цепи» крестьян и казаков) и чужих (поляков и шведов). «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный» на фоне полной импотенции элит.
Первым проявило бессилие и безволие служилое сословие. Смута началась в ответ на попытки Бориса Годунова привести в минимальный порядок то, что оставил после себя Иван Грозный. Почти 20 лет «канцлер», а затем царь Борис старался вдохнуть жизнь в государство, церковь, общество. А добился лишь возмущения низов. Служилое сословие немедленно сдалось, покорившись первому попавшемуся авантюристу. Затем военные и чиновные люди долго хитрили, интриговали и ссорились между собой — окончательно расписавшись в собственной несостоятельности при создании первого ополчения. Выяснилось, что в отсутствии деспотического самодержца государевы люди не могут служить опорой государству, в чем, собственно, заключается их социальная функция.
После истории с Лжедмитрием, инициативу попыталась захватить аристократия (вернее, то, что от нее осталось). И выяснилось, что, напуганная Иваном Грозным, русская знать не способна стать ведущей силой общества даже в том смысле, как польская шляхта. «Боярский царь» Василий Шуйский был выдающимся интриганом, но не имел ни воли, ни силы. А боярская олигархия («Семибоярщина») сумела додуматься только до приглашения на престол чужеземца, не имевшего ни малейшего понятия о том, что значит быть русским царем.
На этом фоне церковь выглядела приличнее всего. Во всяком случае, она продолжала выполнять свою пастырскую функцию — и не слишком глубоко втянулась в мелкие интриги, которым в упоении предавались бояре и дворяне. Церковный консерватизм не позволил увлечься играми с бунтовщиками из низов (хотя на контакты с самозванцами некоторые иерархи пошли). Церковь оказалась единственным хранителем государственной идеи в стране. Но для того, чтобы взять инициативу в свои руки этого было недостаточно. Так что, и в этом поле можно поставить прочерк. Точнее, можно было бы, если б у церкви не нашлось опоры.
Мещанское общество
После нескольких лет смуты оказалось, что из всех элит только одна сохранила в себе достаточно жизненных сил, чтобы взяться за спасение страны — буржуазная. Употребление этого слова может вызвать неверные ассоциации — скажем, с концепциями профессора-марксиста М. Н. Покровского. Поэтому воспользуемся переводом и будем говорить не «буржуазия», а «мещанство». Ведь и то, и другое слово означает не более чем «горожане»…
Мещане не были главными бенефициариями прежней системы. Она им всего лишь позволяла делать дела, не вмешиваясь в государственные материи. Однако в ситуации провала привилегированных элит мещане, уставшие от смуты и безначалия, выступили на первый план, занявшись формированием второго ополчения.
Такой поворот вполне мог вывести в лидеры кого-то вроде европейских протестантов («прото-интеллигентов»), но не вывел. Просто не было таковых. До Ивана Грозного для появления чего-то вроде интеллигенции не было места: у власти без того хватало противников. При Иване всякую оппозицию перемалывали быстро и решительно. А потом просто не хватило времени.
К тому же, мещанство выступило не против государства — оно к 1612 году рассыпалось. Его врагом была сама смута, состояние хаоса и нестабильности. Естественно, ему по душе пришлись призывы к восстановлению государства, хотя бы и в том несовершенном виде, в каком оно существовало до смуты. Ведь буржуазия всегда предпочитает порядок беспорядку.
А главным производителем и проводником «реакционных» (то есть, восстановительных) идей стала церковь — единственная из традиционных привилегированных групп, сохранившая себя в годы смуты. И «гражданское общество» русских мещан выступило под церковными знаменами за государство. Келарь Палицын и митрополит Гермоген призывали; купец Минин создавал, а воевода Пожарский исполнял.
То есть, за свои средства и своими собственными усилиями мещанство помогло возрождению своего исторического противника. С другой стороны, а что ему оставалось делать? Больше спасать государство было некому, а заниматься бизнесом в распадающемся обществе — дело маловыгодное.
Выбрав из двух зол меньшее, мещане спасли страну, но пожертвовали собственными долгосрочными интересами. Государство, восстановленное по самодержавному образцу (других-то не было), приложило все силы, чтобы отодвинуть «спасителей» подальше от рычагов власти. Сословное деление было сохранено, и представители мещанской верхушки могли прорваться в ряды истеблишмента только разорвав связь со своей родной социальной средой. Понадобилось почти 300 лет, чтобы русская буржуазия вновь заявила о своих интересах — но слишком поздно. «Мещанское общество» XVII века одолело смуту — и капитулировало перед теми, кто с этой задачей не справился.
Имя отца и сына
«Акт о капитуляции» мещанского общества был подписан в 1613 году во время Земского собора, когда победители Смуты согласились на восстановление прежних порядков и приняли участие в избрании нового царя. Надо отметить, что одновременно окончательное поражение потерпела и аристократия: отвергнув всех родовитых кандидатов, собор остановил свой выбор на заведомо недружественной для больших бояр кандидатуре.
Юный Михаил Романов, возведенный на престол по выбору Земского собора, представлял собой идеальную компромиссную кандидатуру. Аристократы могли утешать себя тем, что «молод и разумом не дошел», а потому новым царем можно будет управлять. Служилые дворяне не могли не радоваться тому, что избран один из них. Хотя Романовы формально имели более высокий статус — боярский, но происхождения были не очень знатного.
Потомки какого-то сомнительного выходца из Пруссии с отнюдь не героическим прозвищем «Кобыла», они даже фамилию за собой закрепили только за поколение до Михаила. Его дед Никита Романович звался Юрьевым, прадед Роман Юрьевич — Захарьиным, а до того именовались предшественники Русского Императорского дома Кошкиными и Кобылиными. Все, что имели Романовы, они заработали на царской службе, возвысившись благодаря удачному браку: Анастасия Романовна Юрьева-Захарьина была первой женой Ивана Грозного и матерью последнего царя династии Рюриковичей — Федора. Таким образом, «худородие» у Романовых причудливо сочеталось с высочайшей родственной связью — Михаил приходился царю Федору внучатным племянником.
Что же касается мещан и церкви, то они были больше всего довольны самим фактом появления общепризнанного монарха, к тому же из своих, православных. У церкви, к тому же, вскоре появился дополнительный повод для радости: в Москву из польского плена вернулся отец нового царя, занявший престол патриарха Всея Руси.
То, что соправителем царя Михаила Федоровича стал патриарх Филарет, было для государства неправдоподобной удачей. Этого просто не могло быть. Филарета вывела наверх цепь случайностей настолько невозможных, что трудно не признать их проявлением закономерности. Или, если хотите, Божьего промысла.
Для начала потому, что Филарет — в миру Федор Никитич Романов — не должен был остаться в живых. Борис Годунов, хотя он репрессиями и не злоупотреблял, пытаясь упрочить собственную власть, расправился с родственниками покойного царя Федора. Погибли почти все, но младшего из сыновей Никиты Романовича Юрьева пощадили — его всего лишь постригли в монахи.
Почему не тронули его маленького сына Михаила? Может, пожалели. Может, подумали, что без отца хилый малолеток долго не протянет. Может, просто не вспомнили… А он протянул, вырос и стал царем. Да и превратившийся в инока Филарета боярин Федор Романов не пропал. В годы смуты он сумел сделать в церкви блистательную карьеру. Которая, впрочем, должна была пресечься, когда Филарет принял сан патриарха из рук самозванца Лжедмитрия II. Но не пресеклась.
«Тушинского вора» убили, а «Тушинский патриарх» остался. Ненадолго: вскоре патриарх отправился с посольством в Польшу, вести переговоры об избрании на русский престол королевича Владислава. И быстро превратился из посла в пленника. Но и плен не сгубил Филарета. После заключения перемирия с Польшей он вернулся — и взял в свои руки управление государством и церковью.
Симфония окончена
Модель отношений государства и церкви, выработанная Филаретом и Михаилом на долгие годы стала желанным ориентиром для русского православия. Ведь это была та самая «симфония» церковной и светской власти, к которой стремилась православная Византия, а за ней и Русь. Церковь не занималась мирской политикой, но главенствовала над государством. Она не вмешивалась в функционирование, однако пользовалась неоспоримым авторитетом. Церковь не поглощалась государством, но была с ним неразрывно связана.
Разумеется, положение, занятое церковью после Смуты, объяснялось не только тем, что Филарет был царским отцом. Ее авторитет хранительницы устоев во времена, когда распались все прочие общественные институты, значительно вырос. Идеология, на которой восстанавливалась русская государственность, также была выработана церковью. При этом православная церковь отнюдь не стремилась к теократии, она не хотела замещать собой государство. Она хотела быть его старшим родственником.
Родственная связь Филарета и Михаила сделала такую модель возможной. Но она же обусловила ее уязвимость. Все же, ситуация, когда отец занимает патриарший престол, а сын — царский трон, не самая распространенная. А в любом другом случае «симфония» начинает звучать фальшиво, и церковь свое главенство теряет.
Так и произошло при втором царе из рода Романовых. Поначалу Алексей шел по пути, проложенному отцом и дедом. Он согласился с возвышением патриарха Никона до положения, равного с царским. И некоторое время поддерживал своего «собинного друга» во всем. В том числе — в церковной реформе.
Реформа позволила решить назревавшую внутри церкви проблему. Как и при Иване Великом, среди клириков росло недовольство «обмирщением». Когда Никон занялся реформированием структур и обрядов, это недовольство нашло выход в защите «древлеотческой» старины от пагубных новшеств. Начался раскол, в ходе которого государство решительно выступило на стороне патриарха. «Староверы» подверглись жестоким репрессиям — и «закуклились» в своем доктринерстве. В результате они были маргинализированы, и потеряли шанс стать русскими пуританами.
За эту победу — относительно легкую и быструю (искоренить староверчество до конца не удалось, но на периферию общества их отбросили оперативно) — церкви пришлось дорого заплатить. Помощь государства в борьбе с раскольниками помогла одолеть внутреннего противника, но усугубила зависимость церкви от светской власти. И власть скоро показала, кто главный. Опала, лишение сана и ссылка патриарха Никона после ссоры с царем расставили точки над «i»: церковная организация входит в систему государственных институтов и подчиняется царю. Без всяких там «симфоний». До официальной констатации этого факта оставалось еще почти полвека, но сам факт свершился.
Одно в поле
Таким образом, в царствование Алексея Михайловича «Тишайшего» государство избавилось от всех соперников — действительных или потенциальных. Ни одна из социальных групп, предназначенных для создания противовесов государственной машине, не могла больше играть какую-либо серьезную роль. За два столетия общественно-политическое «поле» было расчищено.
Аристократия, сила и воля которой были подломлены террором Ивана Грозного, окончательно растеряла свой потенциал в годы смуты. Князья и бояре привыкли интриговать и пресмыкаться, сохранив спесь, но утратив честь.
Буржуазия — мещанство — решительно выступила на историческую сцену во время Смуты, предотвратив полный распад страны и уничтожение государства. Но, будучи молодой и незрелой, тут же отдала плоды победы. И была отодвинута подальше от политических высот.
Церковь слишком стремилась к «симфонии», чтобы быть в оппозиции. Это помогло государству устоять в период, когда его собственные силы были впустую растрачены. Именно церковь вдохновила на самостоятельные действия тогдашнее «гражданское общество», дала ему Идею, сыграла определяющую роль в восстановлении государственности. Но она настолько сильно привязала себя к государству, что не смогла сопротивляться его страстному желанию. И, с падением Никона, превратилась в придаток государственной машины.
Что характерно, победа государства над его историческими соперниками не была результатом его собственной силы. Первые Романовы многое сделали, чтобы восстановить дееспособность государства, подорванную Иваном Грозным и потерянную в Смутное время. Они всячески поощряли служилое сословие, давали возможность пополнять его энергичными выходцами из низов, постепенно уравняли в правах родовитых и худородных (последний шаг сделал царь Федор Алексеевич, отменив местничество). Но результат был скромным.
Государство при первых Романовых было слабым и неэффективным, оно функционировало без динамизма, пробуксовывало, противилось всякому развитию. А, собственно, что помогло его побудить к более активному образу действий? Внутренних конкурентов не осталось. От внешнего мира страна отгородилась. …
Однако так не могло продолжаться слишком долго. Что-то должно было случиться. А случился со страной царь Петр.
http://www.liberty.ru/columns/Reakcionnye-refleksii/Raschistka-polya