Слюсар В.Н. Интеллигенция как объект насилия в период трансформации общества

Трансформационные общественные процессы, вызванные длитель­ными конфликтами и необходимостью утвердить новые общественные порядки, сопровождаются, как правило, комплексным насилием (т.е. од­новременной реализацией разных форм, где одна усиливает действие другой) с преобладанием наиболее острых форм, среди которых можно выделить агрессию, запугивание, террор, применение вооруженной силы. В принципе, все радикальные социальные свершения (перестройки, рево­люции, системные реформы) сопровождаются либо прямым насилием в форме террора и репрессий, либо непрямым в форме структурных преоб­разований социальных институтов, влияющих на формирование миро­воззренческих установок. Насилие со стороны новоутвердженной власти или социальных групп, инициирующих социальные трансформации, на­правлено, в первую очередь, на определенные социальные общности и группы, признанные этим субъектом насилия основными «преградой», «тормозом» изменений. Эти группы и есть некая жертва, принесенная на алтарь преобразований, интегрирующая и аккумулирующая всю разру­шительную энергию общества для совершения качественного скачка в развитии общества. Тенденциозно таким объектом насилия предстает ин­теллигенция. Возникает вопрос, почему именно эта социальная общность чаще всего поддается насилию? Физическое истребление и моральное унижение интеллигенции завершается началом формирования «новой интеллигенции», первоочередно приносимой в жертву следующим соци­альным трансформациям.

Насилие как социальный и духовный феномен было предметом фило­софских размышлений еще с эпохи Античности. Нарастание его силы и масштабов реализации, утверждение тотальности насилия, наблюдаемое в последние два столетия, актуализировали необходимость переосмысления ­данного феномена и поиска методов преодоления его практической реализации. Проблема насилия нашла свое отражение в работах Пьера Аснера, Этьена Балибара, Вальтера Беньямина, Абдусалама Гусейнова, Владимира Денисова, Славоя Жижека, Рене Жирара, Мишеля Фуко и др. Специфической чертой современных исследований можно определить отхождение от узкого понимания насилия исключительно с позиций со­циологического объективизма, либо из субъективистских позиций. В на­шей статье мы будем исходить из метапарадигмального подхода, суть которого ­состоит в интегральном анализе социальной реальности в ее структурно-функциональном аспекте и единстве субъективного и объек­тивного. Цель статьи — проанализировать, каковы причины и основания для утверждения образа интеллигенции как объекта насилия в период структурных социальных трансформаций.

В философских науках понятие «насилие» обозначает как неоправданное и несправедливое использование силы с целью решить опреде­ленные социальные задания (это, как правило, приводит к перекручива­нию поставленных, в т.ч. самых благородных, целей), так и принуждение (действие), используемое особой, группой или государством для дости­жения поставленных целей (использование силы сводится к прямому на­несению физического, психического либо морального ущерба другой особе или государству), а также угроза использования силы [1, С. 114]. Насилие, таким образом, — это особый вид влияния человека на человека, целью какого есть принуждение последнего к определенному поведению [2, С. 18]. Хотя невозможно свести насилие только к комплексу опреде­ленных действий субъекта, оцененных обществом как носящих отрица­тельный характер. Насилие, прежде всего, — это социокультурный фено­мен, выступающий, по определению В. Денисова, в качестве трансисто­рической формы социальной жизни, всеобщего модуса существования человечества [3, С. 43]. Насилие, в такой трактовке, выступает имманент­но присутствующим во многих социальных процессах феноменом, ис­полняющим и деструктивную, и конструктивную функции.

Наиболее острые формы насилие приобретает в период структурных социальных трансформаций, сопровождающихся масштабными актами насилия относительно тех или иных социальных групп и сообществ, оп­ределенных субъектами насилия как главная причина, препятствующая совершению успешных социальных изменений. Насилие совершается в форме как косвенного, так и прямого действия. Объектом насилия может быть интеллигенция. История, особенно в XX веке, изобилует примерами массового уничтожения интеллигенции. К примеру, «буржуазная» интеллигенция названа В. Лениным «попутчиками», т.е. людьми, с которы­ми пролетариат идет вместе (совершают революцию) до первого пере­крестка, а дальше, как показала практика, после выполнения предписан­ного социального предназначения представители интеллигенции были массово истреблены. Украинизация советской Украины в конце 20-х гг. XX в. способствовала росту активности национального культурного дви­жения, преемственному формированию почти уничтоженной в граждан­ской войне интеллигенции. Но уже в начале 1930-х годов произошло то­тальное уничтожение этой сформированной интеллигенции (в историю она вошла под названием «Расстрелянное Возрождение»). Одним из наи­более жестоких примеров уничтожения интеллигенции в современной истории можно назвать «культурную политику» демократической Кам­пучии (1976-1979 гг.). За 3 года правления красных кхмеров под предво­дительством Пол Пота в стране было разрушено 5857 школ, 796 госпита­лей, фельдшерских пунктов и лабораторий, 1968 храмов, 108 мечетей; под лозунгом необходимости удвоить революционную бдительность в отношении тех, кто служил в старом аппарате власти (техников, учите­лей, врачей, инженеров и др.) партия провозгласила отказ от их профес­сиональных услуг, что подразумевало их массовое истребление; в резуль­тате в живых остались единицы преподавателей высших школ (из 725), 207 преподавателей лицеев (из 2300), 2717 школьных учителей (из 21 311), 54 врача (из 487), 15 фармацевтов (из 196), 121 артист (из 1241) [4]. Впрочем, насилие в отношении интеллигентов может совершаться в бо­лее лояльных, некровавых формах, например в люстрации.

Эти и множество других типичных исторических фактов актуализи­руют необходимость анализа социальной роли интеллигенции в период трансформаций. Прежде всего, утверждение новых социальных норм со­провождается сакрализацией власти. Эго заключается в превращении го­сударства и соответствующей государственной власти в объект, владею­щий и раздающий благо, ставящий себе цель — построение общества все­общего благоденствия. Такой объект идентифицируется как особый са­кральный феномен: Великий Жрец, имеющий интимную связь с «тайной» сутью истории, скрытой от всех других [5, С. 46]. Но реализация этой цепи предусматривает решение бытовых, обыденных проблем, а это становится угрозой потери сакрального содержания власти. Для усиления эффекта сакрализации новоутвержденной власти актуализируется необ­ходимость создания новой интеллигенции, интегрирующей в себе как наивысший уровень компетентности, так и святость (непогрешимость, честность, благодетельность и т.п.). Существующая интеллигенция ото­ждествляется с архаичными, консервативными порядками, в которых утеряна интегральная социальная сакральная связь, с несоответствием уровня компетентности новым порядкам.

В работе «К критике насилия» Вальтер Беньямин, анализируя пробле­му установления новых социально-правовых отношений, определил две формы реализации насилия: «мифическую» и «божественную». «Мифи­ческое» насилие — правоустанавливающее, оно кровавое, вызывает вину, расплату, действует ради самой жизни и требует жертв, а «божествен­ное» — правоуничтожающее, оно смертельно без пролитая крови, дейст­вует с целью искупления ради живущего, принимая жертвы [6, С. 196]. Следуя предложенному В. Беньямином закону колебания насилия, струк­турные общественные трансформации представляют собой действие «мифического» насилия, цель применения которого — установление но­вых социальных порядков на основании новых норм (даже если опреде­ленные нормы не изменяются, они должны быть вновь артикулированы и пройти процедуру правоустановления). Старые нормы отрицаются как не отвечающие требованиям времени, эпохи. Установленные новые соци­альные нормы функционируют в обществе благодаря «божественному» насилию, использование которого оправдывается необходимостью дос­тижения целей, а не как в «мифическо[м]» — причинами использования средств. «Божественное» насилие становится неким символом, знаком, печатью, утверждается как властвующее, актуализируя организацию и деятельность несогласных слоев общества, чьи представители становятся носителями «мифического» насилия, которое со временем сменит «боже­ственное».

Основной чертой интеллигенции как образованной, критически мыс­лящей части общества, по определению Л. И. Новиковой и И.Н. Сиземской, можно назвать «творчество культурно-нравственных ценностей (форм) и приоритет общественных идеалов, ориентированных на всеобщее равенство и интересы развития человека» [7]. Таким обра­зом, с одной стороны, интеллигенция и есть основной «хранитель» гуманистических ­социальных порядков, совершающий «божественное» наси­лие, противодействуя «мифическому». А с другой — интеллигенция, способная даже на радикальные меры, есть источник рождения нового «ми­фического» насилия, в антигуманных общественных условиях. Утвер­ждение новых социальных норм всегда требует использования средств, направленных против свободы и даже жизни человека, что, в свою оче­редь, не соответствует идеологии интеллигенции, позиционирующейся как «интеллектуальная оппозиция». Интеллигенция, если только не сво­дить это понятие к понятию «народная интеллигенция», понимаемое как особая социальная прослойка, состоящая из служащих, преподавателей, учителей, врачей, инженеров и деятелей искусства, на практике не спо­собна совершить тотальное «мифическое» насилие.

Как «интеллектуальная оппозиция» интеллигенция обречена стать од­ним из первых объектов «мифического» насилия, совершаемого новой властью. Социальные трансформации совершаются с производства наси­лия, как уже отмечалось, с целью разрушить существующие нормы и ус­тановить «свои» новые. Но насилие миметично (взаимно), оно вызывает ответное насилие и дальнейшую эскалацию, что вызывает «жертвенный кризис». Автор концепции «миметического» и «жертвенного» кризиса Рене Жирар в своих работах «Ложь романтизма и правда романа», «На­силие и сакральное» и «Козел отпущения» высказал предположение, что если в обществе заканчивается инерция действия изначальной жертвы, исполняющей интегральную социальную функцию, поскольку она впи­тывает в себя все проявления насилия (т.е. все члены общества «едино­душны» в насилии к жертве), возникает необходимость совершить риту­альное жертвоприношение. Оно «защищает сразу весь коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему посторонних» [8, С. 15]. Определенная общность провозглашается ви­новником возникающих социальных проблем и «назначается» основным объектом насилия. Субъект насилия (Р. Жирар называет его «гонителем») убеждает себя и общественность, что, несмотря на свою слабость, объект насилия вредоносный, а «стереотипное обвинение, которое санкциониру­ет и облегчает это верование, служит своего рода посредником, мостом между малостью индивида и огромностью социального тела» [9, С. 33]. Признание реального существования и кризиса, и насилия позволяет пе­реложи[ть] на жертву, признанную причастной к кризису (т.е. «козлом от­пущения»), ответственность за него.

Базовый транскультурный характерный признак, по какому выбирает­ся жертва, — социальная, физическая или духовная «ненормальность» («аномалия»). «Ненормальностью» интеллигенции в капиталистическом обществе можно определить ее фроммовскую нацеленность на «быть», в отличие от потребительской устремленности на «иметь» остальной части общества. Следующим признаком можно выделить принадлежность. Жертва («козел отпущения») должна быть одновременно и «своим», и «чужим», а также, соответственно, и ни «своим», и ни «чужим». Это достаточно точно определяет социальное положение интеллигенции, генери­руемой самим обществом, но, в то же время, благодаря креативной спо­собности относительно социальных ценностей, отделяемой от него. Та­ким образом, интеллигенция как общность обладает основными призна­ками «жертвы» в акте общественного «ритуального» жертвоприношения.

Одной из основных целей «мифического» насилия, особенно при ут­верждении тоталитарного типа общества, также есть культивация в со­циуме состояния всеобщего страха и господства рабского духа. Эго по­зволяет ускорить утверждение новых социально-правовых норм и перей­ти к следующей форме насилия — «божественной». Этому способствуют, с одной стороны, силовые методы, например, террор, геноцид, введение чрезвычайного положения, комендантского часа, и замена моральной оценки насилия моральной демагогией. Интеллигенция — это «страж мо­ральных параметров человеческого бытия» [10, С. 4], она компетентно продуцирует определенные моральные нормы, санкционируя те или иные действия индивидов, групп, власти с позиции добро — зло. Эго, прежде всего, касается насилия, ассоциируемого в обществе со злом. Но насильственное действие может быть направлено на благо человека, например, необходимо силой остановить человека, пытающегося в состоя­нии аффекта совершить суицид. Такое действие не считается насилием и не несет на себе негативные характеристики, поскольку получило этиче­скую санкцию на совершение. Принужденное устранение интеллигенции от моральных санкций приводит к господству в обществе моральной де­магогии, суть которой состоит в обеспечении самого насилия. В такой способ осуждаются любые действия против «нас» (это насилие) и нахо­дят оправдания любые действия против «них» (это необходимость). В та­кой ситуации, отмечает А. А. Гусейнов, «определенные субъекты узур­пируют право выступать от имени добра, а своих оппонентов отмечают черной меткой, превращая их тем самым во врагов» [11, С. 10].

Одним из ключевых моментов утверждения «божественного» насилия выступает доминирование компетентного насилия над всеми иными его формами. Только компетентность, по мнению X. Хофмейстера, способна дать насилию положительных коннотаций [12, С. 45]. Ведь, если прямое действие насилия способно сломать волю объекта, к какому оно обраще­но, то рациональное (в т.ч. и компетентное) ставит себе цель подчинить его волю. Компетентное насилие ос[т]авляет за объектами возможности отстаивать свою свободу, принимать собственные решения и даже предполагает совместное участие объекта и субъекта в совершении насилия (например, это четко прослеживается в учебном процессе во взаимодей­ствии «учитель — учени[к»]). Эта форма насилия — один из самых эффек­тивных инструментов власти. Вместе с тем, компетентность есть один из характерных социально значимых признаков интеллигенции. В ситуации, когда цели власти и интеллигенции не совпадают, возникает конфликт, разрешаемый путем исключения из механизма компетентного насилия общества одной из сторон. Как правило, власть, имея в своем распоряже­нии больше ресурсов, монополизирует и эту форму насилия.

Глобализационные процессы и сопутствующий им рост всеобщей об­разованности через продуцирование в массовой культуре способов со­вместного принятия решений, создавая ощущение всеобщей компетент­ности. Таким образом, роль интеллигенции уже незначительна, ее мнение игнорируется. Благодаря разного рода ток-шоу с привлечением «специа­листов» (достаточно часто ими могут быть просто известные «звезды» шоу-бизнеса) вырабатывается общее компетентное «экспертное» реше­ние относительно разных сфер социальной, политической и культурной жизни. К примеру, благодаря политическим ток-шоу, каждый украинец знает чуть ли не наизусть условия российско-украинских газовых догово­ров и механизм расчета формулы цены на газ, имеет собственное компе­тентное мнение по этим вопросам. Замещение в украинском обществе ин­теллигенции, как отмечают П. Саух и Ю. Саух, представителями самоизбранной и самовлюбленной элиты (ее еще называют «новой интеллиген­цией», «шоу-интеллигенцией», «карьерной интеллигенцией или «декора­тивной интеллигенцией») приводит к тому, что эти ««упакованные» на­родные депутаты, подкаблучные полит[т]ехнологи, шоумены и «отмечен­ные перстом» артисты в свободное время, между шиком Канар и Монако, упражняются в софистских дискуссиях о социальных стандарт[ах], истоках кризиса и секретах алгоритма выживания украинского народа. Они рас­сыпаются библейскими цитатами с телеэкранов, учат жить «малого укра­инца» в своих интервью, освящают семейные бутики и евроофисы, стоят рядом с владыками и ведут себя так, будто бы Бог только им поручил учить людей признавать Его, иначе без них он не был бы всесильным» [10, С. 3]. Эго позволяет нам проиллюстрировать формы проявления мо­ральной демагогии в трансформирующемся украинском обществе. По­добную ситуацию можно наблюдать как во многих постсоветских, так и других обществах, в период структурных социальных изменений.

Последствием тотального физического или морального уничтожения интеллигенции является формирование в обществе базового типа лично­сти, чьими основными признаками выступают способность к полному и безоговорочному подчинению, обреченность, массовое депрессивное со­стояние. Известные ревизионисты Холокоста Серж Тион и Пьер Гийом в исследовании истории правления красных кхмеров в Камбоджи, указы­вают на всеобщее психическое состояние камбоджийцев после сверже­ния режима Пол Пота, когда многие выжившие прятали свой срам быть молчаливыми рабами, они не сохранили свои собственные моральные нормы, впали в перманентную депрессию [13]. Депрессивностью, в опре­деленной мере, характеризируется и украинское общество в последние десятилетия, когда интеллигенция была устранена от исполнения своих социальных ролей. Эго позволяет нам утверждать, что глобализация не привела к «концу интеллигенции», а, наоборот, побуждает общество пе­реосмыслить ее роль и предназначение. В то же время, перед интелли­генцией опять стоит актуализируемое в кризисные эпохальные моменты истории задание, провозглашенное еще Н. Бердяевым, — осознать собст­венную виновност[ь] происходящего, освободиться от внутреннего рабст­ва, возложить на себя ответственность, перестать винить внешние силы [14, С. 193]. Возрожденная душа интеллигенции способна не только про­тивостоять насилию, но и сменить его вектор в противоположную сторо­ну, от объекта обратно к субъекту.

Такие общественные трансформации как революции, системные ре­формы, «перестройки» харакгеризируются применением комплексного насилия со стороны инициаторов преобразований. Как подтверждает ис­тория, достаточно часто объектом насилия в такие моменты становится интеллигенция. Общественные группы, утверждающиеся как власть, пы­таются создавать «новую интеллигенцию», более компетентную, чем предыдущая. Эго объясняется их намерением через «мифическое» наси­лие установить новые социальные нормы, «хранителем» которых являет­ся интеллигенция, чьей характерной чертой является творчество культур­но-нравственных ценностей, т.е. она — субъект «божественного» насилия. Также, имея такие социально-культурные характеристики как фроммовская нацеленность на «быть», признаваемая общественной «аномалией», и неопределенное социальное положение (ни «свои», ни «чужие»), ин­теллигенция назначается жертвой в акте общественного «ритуального» жертвоприношения, способного интегрировать общество, преодолеть «миметический» кризис. В условиях социальных трансформаций интел­лигенция, как правило, устраняется от выполнения социальных функций: выдачи моральных санкций (это приводит к господству в обществе мо­ральной демагогии) и совершения компетентного насилия (эту функцию исполняют СМИ, создающие через ток-шоу ощущение всеобщей компе­тентности).

ПРИМЕЧАНИЯ: