Главные изменения, касающиеся положения интеллигенции в постсоветский период, связаны с утратой данной социальной группой функции посредника между властью и народом. В итоге бывшая советская интеллигенция постепенно превратилась в подобие западных интеллектуалов. Кроме того, в советское время достаточно быстро действующие социальные лифты позволяли представителям интеллигенции глубоко видеть и ощущать протекающие в обществе изменения. После стабилизации нынешнего властного режима возможности социальных лифтов до предела сужены, если не утрачены вовсе. Это заставляет постсоветскую интеллигенцию вариться в собственном соку, в результате она постепенно утрачивает былую активную социальную и идеологическую функцию, превращаясь в обслугу интересов влиятельных политических субъектов. Твердо стоящий на ногах режим, который полагает, что он жестко контролирует обстановку в стране, не видит нужды в интеллигенции как самостоятельной социальной группе. Ему, как и на Западе, нужны интеллектуалы, обеспечивающие в сфере контроля над обществом выполнение задач чисто технического характера. Поэтому происходит растворение интеллигенции как социального типа, что, впрочем, не означает исчезновения интеллигентов, способных объединиться в сколь-нибудь значимую социальную группу.
В определенной степени подобные перемены обусловлены и значительным разрастанием группы людей с высшим образованием, российские интеллектуалы стали массовым явлением, превратившись в интеллектуальную среду и утратив при этом общие интересы.
Более того, участие интеллигенции, которая была «двигателем» перестройки, в произошедших в стране на рубеже 1980— 90-х годов переменах привело и к потере морального смысла интеллигенции. Была утрачена идеологема «власть — интеллигенция — народ». Часть интеллигенции, приняв деятельное участие в легитимизации нового режима, лишалась морального права говорить о защите «униженных и оскорбленных», о своей совестливости и добропорядочности. Интеллектуальная прослойка потеряла свое влияние, во многом базировавшееся на моральном превосходстве и стремлении к справедливому обществу. Кроме того, именно интеллигенцию народ считает виновной в той катастрофе, которую пережила страна в 1990-е годы. Но и сами интеллектуалы испытали разочарование, особенно те слои, что активно участвовали в политике, ибо они шли в политику, руководствуясь нравственным выбором. Но и при демократии, в особенности при российской демократии, политика имеет мало общего с нравственностью. Кроме того, рынок принес в культуру диктатуру денег. Деятели культуры оказались в зависимости от массового спроса. Новая, рыночная иерархия экономических отношений, навязываемая ею система ценностей, подрывала не только лидерские позиции интеллигенции в обществе, но и ставила под сомнение, как уже указывалось, саму возможность существования интеллигенции как социальной группы. Многие интеллектуалы оказались не готовы к этому и не смогли найти достойное место в новой жизни[1].
Ситуация осложнялась и тем, что лишенная во многом искусственной поддержки государства в советскую эпоху интеллигенция оказалась разобщена на чисто профессиональные группы: учителей, врачей, ученых и т. д. Это вело к потере интеллигенцией функций внеклассовой прослойки, не примыкающей ни к какому классу. Данные различия усиливались и вследствие растущего образовательного и экономического неравенства. Сыграли определенную роль и такие факторы, как: завышенные ожидания общества, в особенности молодежи, навязываемые ценности потребления, растущая деполитизация, ценностный разрыв поколений и др. В итоге постсоветская интеллигенция так и не стала основой среднего класса, несмотря на робкие попытки режима трансформировать ее в российский средний класс на основе осознания функционально-идеологической общности. Эти наблюдения позволяют некоторым исследователям утверждать (и довольно обоснованно), что интеллигенция умерла как сословие, ибо уж слишком ее затронул процесс социального расслоения. В «рыночных» условиях интеллигенция перестала быть единым вольнолюбивым сословием, произошло не просто ее расслоение, но и размежевание. Большая ее часть (врачи, учителя и т. д.) перешла в разряд нестатусной интеллигенции, приравнена властью к люмпенам и презрительно названа «бюджетниками». Меньшая часть — статусная интеллигенция пошла на службу властям и начала поддерживать и пропагандировать новый порядок. Однако ни те, ни другие уже не задумывались о свободе, о которой так любили говорить прежде[2].
Надо заметить, что в постсоветский период против интеллигенции играло и еще одно обстоятельство. В советское время была создана мощная интеллектуальная элита. Но когда страна пережила невиданный экономический крах, то интеллигенция оказалась в ситуации невостребованности, ибо необходимый для такого интеллектуального сообщества уровень развития просто отсутствовал. Россия откатывалась на позиции стран третьего мира, а ее интеллектуальная элита позиционировала себя как элита страны первого эшелона развития, и интеллектуалы оказались не готовы признать свою невостребованность[3].
Испытала постсоветская интеллигенция и определенное нравственное разочарование. Способствовав утверждению нового режима и поддержав его в середине 1990-х годов (как во время событий сентября — октября 1993 года, так и в период президентских выборов 1996 года), интеллигенция стала заложником новой власти. Фактически она психологически навязала обществу выбор: Ельцин или крах. И при этом сама не заметила, что при ее непосредственном участии произошло возвращение назад. Целесообразность ради демократии в тот момент возобладала над ценностями собственно демократии. И это привело к обесцениванию и дискредитации в российском обществе как демократических процедур (таких как выборы), так и демократии в целом. Вместе с этим произошла и определенная девальвация интеллигента как носителя нравственности. Во многом это было результатом неизбежного искажения реальной картины интеллигентом, вовлеченным в политику. Ведь он, невольно подчиняясь политической лояльности, преувеличивал значение того, что совпадало с его политическими воззрениями, и маргинализировал то, что этим целям противоречило. Таким образом, интеллигент, входя в политику, переставал быть интеллигентом, ибо он против своей воли становился «технологом власти»[4].
Превращаясь в подобие западных интеллектуалов, российская интеллигенция утрачивала и свою независимость, ибо интеллектуалы не претендуют на большее, нежели профессиональная самореализация. Постсоветская интеллигенция постепенно стала напоминать западных «белых воротничков», этаких узких специалистов, чьи интересы имеют чисто групповой характер. Поэтому казалось, что и в России интеллигенция уходит в прошлое, она заменяется иной фигурой — интеллектуалом, экспертом, профессионалом; они используют свой интеллектуальный потенциал, не связывая его с размышлениями об особой моральной миссии интеллигенции, существовании неоплатного долга интеллигенции перед народом и т. п. Интеллектуал является полезным и востребованным членом общества, причем он легко встраивается в господствующий класс, превращаясь в одну из основ существующего режима. Интеллигенты же пренебрегают производственными нуждами, для них главное — моральная составляющая общества, стремление быть «совестью нации», они не стремятся использовать свой интеллектуальный потенциал, а потому и лишены доступа к благосостоянию и богатству. Именно исходя из этих соображений, ряд исследователей определяют интеллигенцию как группу, «в деятельности которой общая, то есть идеологическая и политическая, сторона господствует над специализированной, профессиональной, а для идейной деятельности характерна гипертрофия социального критицизма над полезной профессиональной работой»[5]. И в постсоветской России произошла дифференциация интеллектуальной среды именно по такому принципу.
Но в стране к тому времени уже сложился «миф об интеллигенции» как «совести нации». Это заставляло даже постсоветское государство поддерживать видимость сохранения интеллигенции как влиятельной социальной группы, привилегированного идеологического субъекта, ибо власти необходима идейная легитимизация, которую должны, в силу сформировавшейся легенды о «совести нации», обеспечить именно интеллигенты.
Но вот функции постсоветской интеллигенции свелись фактически к обслуживанию интересов правящего режима, и это сужение функций неизбежно привело к падению уровня привилегированности и утрате престижности данной социальной группы. В нулевые годы казалось, что интеллигенция окончательно оттеснена на периферию политической и общественной жизни.
Ее роль была столь незначительна, поэтому даже сейчас высказываются мысли о закономерной смерти интеллигенции, не выдержавшей экзамен ни на интеллектуальную пригодность, ни на нравственную зрелость, ни на верность самой себе. Поэтому в итоге она потерпела историческое поражение и сошла с общественной арены[6].
Впрочем, слухи о кончине интеллигенции, возможно, оказались преждевременными. Говоря об интеллигенции как особой социальной общности, надо помнить, что одной из составляющих ее самоидентификации являлось критическое противопоставление власти. Данная функция в настоящий момент оказывается востребованной, поскольку именно в интеллектуальных кругах возникло движение этического противостояния нынешней российской системе власти и политическому истеблишменту. Причем людьми двигало в первую очередь острое чувство некомфортности жизни именно в этическом плане. Интеллигентская энергия социальных преобразований вновь выходит на передний план. Интеллигенция всегда исторически стремилась превратить свое интеллектуальное превосходство в господство над обществом. И хотя постсоветское время унизило интеллектуалов, определив их на весьма невысокое место в социальной иерархии, однако оказалось, что власть не в состоянии обойтись без интеллигенции. События конца 2011 — начала 2012 года показали, что российская интеллигенция способна влиять на политическую ситуацию в стране. Она постепенно превращается в одну из знаковых групп меняющегося российского общества. Фактически мы наблюдаем, что интеллектуалы становятся оппозицией власти, а «переход широких слоев интеллигенции в антисистемную оппозицию» означает, что «система исторически обречена. При отсутствии лояльности со стороны образованных групп общества государство долго существовать не может». Причем сами власти оказались в весьма сложном положении: они просто не знают, что им делать с интеллигенцией[7].
Таким образом, события конца 2011 года заставили вновь вспомнить об интеллигенции. Более того, протесты на Болотной площади и проспекте Сахарова позволили заявить о зарождении так называемой «новой интеллигенции» (хотя ее существование все-таки не более чем гипотеза). Об этом в начале 2012 года заговорила газета «Московские новости». Впрочем, активистов протестного движения называли по-разному: «рассерженными горожанами», «невидимыми людьми». Звучали и другие определения: «бандерлоги», «креативный класс», «заевшиеся москвичи», «взбунтовавшиеся хипстеры»… В целом они определялись как прослойка людей, которым «не наплевать» и которые готовы действовать. Именно эти качества, по мнению газеты, позволяют говорить о них как о «новой интеллигенции», причем о «новой интеллигенции» как полноценном общественном явлении. Главным ее отличием от остальной части российского общества видится наличие гражданской сознательности и ответственности за судьбу страны. Именно эти добродетели якобы и вывели этих людей на митинги, откуда они вышли уже «новыми интеллигентами»[8].
Однако дать хоть какое-то определение этому «новому социальному слою», якобы появившемуся «за последние годы в России», оказалось невозможно. Сами создатели нового социального слоя заявляют, что «ни один термин не подходит для описания этой подвижной реальности». Заявления, что «интеллигенция — некая прогрессивная часть общества, которая идет чуть-чуть впереди, в авангарде перестройки. Это люди, которые уже сделали шаг туда, куда придут все остальные», вряд ли можно рассматривать всерьез — слишком по-дилетантски они выглядят[9].
В связи с этим «Московские новости» задались целью дать хоть какое-то определение появившемуся явлению. Формулировка «средний класс» здесь не подходит, ибо далеко не все представители среднего класса занимают активную гражданскую позицию, готовы с уважением относиться друг к другу, многие из них не понимают, что личное благо напрямую зависит от блага общественного. Назвать просто интеллигенцией они также не захотели, ибо, по их мнению, интеллигент — это «безвольный интеллектуал». «Новые» же интеллигенты, по мнению «Московских новостей», в большей степени деятели, чем это было принято у старой интеллигенции. Кроме того, они задают себе вопрос, который никогда не задавал старый интеллигент — за счет чего мы будем добиваться поставленных целей, не забывая смотреть на все происходящее с точки зрения морали. Главным для новой интеллигенции должны стать интерес, небезразличие, решительность[10].
Этому якобы новому социальному слою требуется какой-то положительный идентификатор, который позволял бы его представителям почувствовать себя чем-то единым, общностью. Ведь творцы новой интеллигенции говорят о ней как о «новом гегемоне», задача которого — политически просветить и увлечь обывателя, привести его на протестный митинг. Объединяет новую интеллигенцию «наличие собственного достоинства» и «готовность брать ответственность на себя». «Новая интеллигенция — это практики. Они начинают создавать вокруг себя пригодную среду обитания — сначала для себя, потом для своих детей. Постепенно в эту среду вовлекаются друзья. разные незнакомые люди. Начинается социальное перемешивание». Вот в этом-то и видится «Московским новостям» особенность новой интеллигенции[11].
В то же время многих исследователей смущает в этой группе искусственность ее происхождения, ибо здесь разное как социальное, так и экономическое положение, отсюда и разные устремления. Старая интеллигенция была в социальном плане более едина. В новой же интеллигенции представлены самые различные социальные группы, порой со взаимоисключающими интересами, нередко враждебные. Основной слой, формирующий «новую интеллигенцию», — это так называемый «офисный планктон». Именно к нему пытаются каким-то образом привязать моральные императивы старой интеллигенции. Это необходимо сделать, ведь у «новой интеллигенции» должны быть общие цели, ценности, устремления, представители этого слоя должны как-то идентифицировать друг друга. В поисках такой объединяющей идеи и провозглашается, что «новая интеллигенция» выступает против циничной, развращающей общество власти, пытаясь возвратить в нашу жизнь забытые ценности. Причем, как отмечают сторонники новоявленного класса, «впервые в русской истории зарабатывание денег и общественное служение перестали быть двумя вещами несовместимыми. Старый интеллигент служил бескорыстно, то есть бесплатно. Сейчас все иначе. Новые интеллигенты очень часто оказываются в бизнесе»[12].
Еще одной проблемой для создателей «новой интеллигенции» является падение доверия общества к интеллигенции. Во многом это результат не только ее активного участия в развале страны в конце 1980-х годов, но и положения, сложившегося сегодня в среде интеллигенции: она воспроизводит саму себя. А ведь советская интеллигенция (или дореволюционная — недаром ее называли разночинная) рекрутировалась из разных слоев общества. Именно близость старой интеллигенции к другим социальным слоям и вызывала готовность служения обществу. Современная интеллигенция уединяется в своих группах, она часто не готова к взаимодействию с представителями иных социальных групп. Мешает этому и отсутствие в современном российском обществе социальных лифтов. Помимо этого, потеря доверия общества к интеллигенции связана и с ее бедственным материальным положением. Серьезные сомнения вызывает наличие у «новой интеллигенции» хоть какого-то подобия идеологии. «Теория модернизации», которую пытаются провозгласить чуть ли не официальной идеологией «новых интеллигентов», вряд ли годится на эту роль. Ведь суть ее в том, что развитые страны указывают другим, менее развитым, их путь, и менее развитые проходят их стадии развития, попутно заимствуя и идеологию. Но такой подход ставит развивающиеся страны в положение вечно догоняющих, а это вряд ли выглядит привлекательно. К тому же существование сколь-нибудь устойчивых самостоятельных идей у русской интеллигенции всегда подвергалось сомнению. Действительно, российская интеллигенция пыталась либо перенести на местную почву западные идеи — и это называлось «западничеством», либо развивала идеологию правящего режима — и это называлось «патриотизмом». Если режим был либеральным, то обе эти функции совпадали. Конечно, может быть, среди «новых интеллигентов» есть люди, пытающиеся соединить культурные и социальные задачи с бизнесом. Но вот личностей, которые могут привнести большие политические и гуманитарные идеи, даже творцы «новой интеллигенции» среди них не видят[13].
Мешает восприятию обществом появления нового интеллектуального сословия и целый ряд сформировавшихся устойчивых «мифов об интеллигенции». Прежде всего — миф о ее мессианстве. Он сложился под влиянием вечного выпадения интеллигенции из общества. Интеллигенция всегда варилась в среде собственных идей (а точнее, как верно отмечает ряд исследователей — в среде «превратно понятых достижений европейских интеллектуалов»). И народ, и власть интеллигенция учила цивилизованному житью, рисовала, каким должно быть современное общество. В итоге взгляды интеллигенции всегда были причудливой смесью преданности власти и мнимой оппозиционности. Однако мессианские идеи интеллигенции обычно оставались невостребованными, ведь интеллигенция никогда серьезно не боролась с властью, она хотела быть при власти и наставлять общество. Много рассуждала интеллигенция и о просвещении народа. А без опоры на власть быть в роли наставника и просветителя дело безнадежное — никто не хочет слушать[14].
Еще один миф интеллигенции — миф о свободе. Ведь интеллигенция всегда понимала эту свободу своеобразно — свобода не для всех, а только для себя. Именно для себя требовали «права и свободы» интеллигенты, полагая лишь себя «элитой» общества. На эту роль, кстати, никогда не претендовали западные интеллектуалы[15].
В связи с этим высказываемые сомнения в появлении «новой интеллигенции» вовсе не лишены оснований. Впрочем, и сторонниками «новой интеллигенции» признается, что есть только «некое нарождение слоя. Не фигур, потому что и интеллектуальные фигуры, совершенно независимо от их и происхождения, и рода деятельности — они всегда существуют в России. Фигуры есть. А слой отсутствует». Ибо нет в нем какого-то единого стержня. Слишком разные устремления, разное социальное и экономическое положение у людей, которых пытаются объединить в «новую интеллигенцию». Кроме того, представителей «новой интеллигенции» видят в Москве и Санкт-Петербурге, возможно, в некоторых других крупных городах, но вот в провинции ее практически нет[16].
Однако, несмотря на все сомнения в существовании «новой интеллигенции», сама дискуссия о ней, невзирая на всю эфемерность появления этого социального слоя в современном российском обществе, свидетельствует о востребованности интеллигенции, что является свидетельством потребности в ценности и смыслах. Главным становится вопрос: не как жить, а зачем жить. Именно интеллигенция выполняет функцию воспроизводства смысла и ценностей, поэтому она сыграла далеко не последнюю роль в уличных протестах, которые являются не просто проявлением гражданской позиции, но и служат поводом для объединения[17]. В силу данного обстоятельства и разгорелась дискуссия о «новой интеллигенции».
Таким образом, в ситуации, сложившейся в начале 2012 года, может оказаться востребована и функция интеллигенции как не просто передатчика, но и в определенной степени творца культурных и моральных ценностей. Эта функция в последние двадцать лет оказывалась не нужна ни власти, ни обществу, что заставляет задуматься над теми трансформациями, которые происходили в интеллектуальной среде. Ведь постоянно нарастающее профессиональное, экономическое, культурное расслоение порождало потребность общества в узких специалистах, знающих все больше о малом, но не способных формулировать какие-либо общие мысли. Происходила своеобразная атомизация интеллектуальной среды, когда каждая обособленная группа пыталась создать свои моральные нормы и стандарты, отделяя себя от всех остальных. Это разрушало общие морально-этические основания интеллигенции, данный процесс распада интеллектуальной среды зашел достаточно далеко.
Между тем, в критический момент оказались востребованы не узкие специалисты-ремесленники, а интеллектуалы энциклопедического плана, которые, скорее всего, могут быть названы дилетантами. Именно они способны сформулировать всеобщие ценности и нормы, выявить сферу общих интересов, которая бы выходила за границы частных потребностей сообществ, и, таким образом, сплотить интеллектуалов в некий новый класс. Конечно, движение в данном направлении во многом зависит от эволюции современного российского общества. Усиление влияния интеллектуалов будет происходить под воздействием и еще одного вполне объективного фактора — повышения в современной экономике такого ресурса, как научный потенциал. Тенденции развития постиндустриального общества делают именно класс интеллектуалов потенциально доминирующей группой, мало зависимой, а может быть, даже и независимой от всех остальных, поскольку интеллектуал просто в силу своих личных знаний и способностей приобретает недоступные другим членам общества возможности. Однако в таком случае встает вопрос о социальных функциях данной группы, и здесь весьма важен российский исторический миф об интеллигенции, который неожиданно оказался столь востребован российским обществом. Особенно когда правящий режим испытывает явные сложности в условиях растущего недоверия и отказа ему в моральной легитимности. Поэтому вектор движения российского общества вновь зависит от позиции интеллигенции, которая, казалось, уже ушла в общественное и политическое небытие.
Примечания
-
- Интеллектуалы и демократия: российский и польский взгляд. М., 2009. С. 18—19.
- Щипков А. Стыдные тайны старой интеллигенции // Лит. газета. 2012. № 23—24. С. 10.
- Интеллектуалы и демократия. С. 62—63.
- Там же. С. 58.
- Фурсов А. И. Интеллигенция и интеллектуалы // Кустарев А. Нервные люди : очерки об интеллигенции. М., 2006. С. 63.
- Щипков А. Указ. соч. С.10.
- Интеллектуалы и демократия. С. 14, 36.
- URL: http://www.mn.ru/ society civil/ 201200328/314418212.html.
- Щипков А. Нью-интеллигенция на марше // Лит. газета. 2012. № 27. С. 10. URL: http://www.mn.ru/ society civil/ 201200328/314418212.html.
- URL: http://www. mn.ru/ society/ 20120209/311239794.html; http://www. mn.ru/ society civil/ 201200328/314418212.html.
- URL: http://www. mn.ru/ society/ 20120209/311239794.html; http://www. mn.ru/ society civil/ 201200328/314418212.html.
- URL: http://www. mn.ru/ society/ 20120209/311239794.html.
- URL: http://www. mn.ru/ society civil/ 20120328/314418212.html; Щипков А. Нью-интеллигенция на марше; Он же. Стыдные тайны старой интеллигенции. С. 10.
- Щипков А. Стыдные тайны старой интеллигенции. С. 10.
- Там же.
- URL: http://echo/ msk.ru/programs/dithyramb/841191-echo25122011.
- URL: http://www. mn.ru/ society civil/ 20120403/314418212.html.
https://cyberleninka.ru/article/n/novaya-intelligentsiya