Советская эпоха характеризовалась весьма непростыми отношениями власти с интеллигенцией. Надо заметить, что на эти взаимоотношения серьезное влияние оказывали как обстоятельства частной жизни, так и политическая ситуация.
Особенно сложным взаимодействие власти и интеллигенции было в начальный период существования коммунистического режима. Во многом это объяснялось неоднородностью интеллигенции в политическом плане, соотношение группировок внутри интеллектуального слоя быстро менялось. К тому же немалая часть мыслящей элиты (и не только элиты) негативно восприняла приход большевиков. В. И. Ленин в этой связи отмечал, что «главная масса интеллигенции старой России оказывается прямым противником Советской власти»[1]. Интеллигенция не могла понять сущности новой власти и испытывала страх перед «грядущим хамом» — революционным народом. Положение усугублялось еще и тем, что у значительной части представителей правящей партии было развито «махаевское» отношение к интеллигенции, в ней видели практически один из эксплуататорских классов. Впрочем, руководство партии, в отличие от рядовых членов, прекрасно понимало, что без знаний и навыков буржуазных специалистов будет невозможно поднять хозяйство. Это заставляло думать об обеспечении хотя бы относительной лояльности интеллектуалов новой власти. Для этого важно было избежать консолидации различных слоев интеллигенции, требовалось обеспечить возможность замены нужных специалистов, если возникнет опасность их сопротивления или саботажа. Поэтому власти все же пытались бережно относиться к представителям умственного труда и старались обеспечить их поддержку созданием выгодных для специалистов материальных и правовых условий, полагая, что жизнь неминуемо приведет основную часть интеллигенции в союзники большевиков. Тем более что сделать это было несложно — численность интеллектуального слоя была в тот период относительно невелика.
Ситуация еще больше осложнилась в нэповский период. Переход к нэпу был воспринят частью интеллигенции как начало изменения Советской власти, ее дрейфа в сторону демократии (именно эти настроения породили течение сменовеховства). В то же время в процессе обеспечения народного хозяйства квалифицированными работниками столкнулись две важные проблемы: во-первых, отношение к старой интеллигенции (которое, несмотря на стремление сберечь ее, было в целом все же враждебным) и, во-вторых, потребность в большом числе специалистов, которая росла по мере развития народного хозяйства. Невозможность полностью удовлетворить нужду в кадрах путем привлечения дореволюционной интеллигенции вынудила власти (наряду с политической стороной этой проблемы) как пойти на определенный компромисс со старой интеллектуальной элитой, так и поставить задачу воспитания новой, социалистической интеллигенции из крестьян и рабочих — интеллигенции, которая была призвана обслуживать нужды общества на новом этапе развития.
Таким образом, уже в первые послереволюционные годы в Советской России наблюдается четкое разделение интеллигенции по идеологическому признаку: на старую и новую. При этом старая интеллигенция, получившая свою подготовку еще до 1917 года, хоть и преобладала численно, но была в политическом плане пассивна: ее активная часть либо эмигрировала, либо погибла в ходе гражданской войны. Она даже и не думала о какой-либо оппозиции режиму, хотя в своем большинстве и не принимала новый строй. Негативное отношение к власти не мешало сотрудничеству с ней.
Потребность в интеллектуальном труде определила и весьма четкий дифференцированный подход в вопросах материального обеспечения интеллигенции: труд нужных властям технических специалистов уже в нэповский период начинает хорошо оплачиваться. Высококвалифицированные инженеры получают на производстве в 5—6 раз больше рабочего, а вот, например, учительские оклады — в 2—3 раза меньше заработной платы рабочего. Реальная зарплата ученых в этот период не дотягивает и до половины дореволюционной[2].
Таким образом, и в рядах старой интеллигенции, утратившей свое место в обществе, наметилось расслоение по социальному признаку. Произошло выделение «специалистов» («спецов»). Это были интеллектуалы, продолжавшие работать по своей профессии (в основном по технической специальности). Власть просто нуждалась в них как в незаменимых. Но их относительное благополучие было крайне неустойчивым: они осознавали, что власть их только терпит, пока не подготовлена достойная смена из числа преданных коммунистической идеологии новичков. «Спецам» противопоставили категорию «бывших» — это специалисты, актуальность которых была потеряна при смене общественного строя. К ним можно отнести и представителей враждебных для новой власти слоев, и тех, кто был переменами отброшен в число деклассированных элементов. Можно говорить о том, что в этот период «функции представителей интеллектуальных профессий свелись к функции носителей прежде всего технических знаний»[3].
Что касается новой интеллигенции, то она пока была численно невелика, однако ее ряды быстро росли за счет части интеллектуалов, сформировавшихся еще до революции, для которых новый режим виделся привлекательнее старого. Кроме того, этот слой стал стремительно расширяться за счет выдвиженцев из молодежи, из рабочих и крестьян. Надо заметить, что студенчество основных технических и экономических институтов в тот период на 80—90 % формировалось из рабфаковцев, которые в плане пополнения рядов интеллигенции становятся основным источником. Это объяснялось тем, что новое поколение прочно усвоило марксистские ценности и взгляды (что для власти было чрезвычайно важно).
Подчеркнем, в первое десятилетие советского режима противопоставление старой и новой интеллигенции прослеживалось достаточно четко. Здесь критерием была партийность: новый интеллектуальный слой состоял из членов ВКП (б) и комсомола. Однако постепенно и из старой интеллигенции выделяется категория беспартийных, готовых сблизиться с новой интеллигенцией.
И все же именно новая интеллигенция в нэповский период численно быстро росла, что отвечало чаяниям власти. Но роль специалистов в развитии экономики оставалась решающей, и это вынуждало режим лояльно относиться к старой интеллигенции. Впрочем, обострялось и противостояние старой и новой интеллигенции: выдвиженцы отмечали в старых специалистах идеологическую отсталость, а старая видела худшую профессиональную подготовку новых интеллигентов.
Между тем, несмотря на все старания большевиков привлечь на свою сторону старых интеллектуалов, среди них по-прежнему сохранялось настороженное отношение к новой власти, что вызывало определенный скептицизм партийных руководителей. Большевистские лидеры полагали, что исключительно рабоче-крестьянская интеллигенция в скором будущем может стать их надежной опорой, ее социальное происхождение будет гарантией не только близости рабочему классу, но и верности Советской власти. Но позднейшие события показали ошибочность подобных умозаключений, однако тогда, не сумев добиться ясно выраженной поддержки у старой интеллигенции, большевики, создавая пролетариев умственного труда, думали, что новая интеллигенция постепенно вытеснит старую. Именно такими настроениями и была обусловлена волна репрессий в отношении старой, буржуазной интеллигенции в начале 1930-х годов.
Началось все с действий против бывших. Затем нажим власти на старую интеллигенцию распространился и на «спецов». Режим пытался ликвидировать особый интеллектуальный слой, настроенный критически к режиму, органически не принимавший новых ценностей. Власть видела, что ряды новых интеллектуалов значительно выросли, и полагала, что ликвидация старой интеллигенции уже не нанесет особого ущерба. Развернувшаяся кампания имела и иную цель: сделать хотя бы часть старого интеллектуального слоя полностью советским. Этим и объясняется ее поддержка лояльной власти старой беспартийной интеллигенции.
Но уже в середине 1930-х годов характер режима меняется. В начале 30-х происходит явный поворот в политике властей. Был взят курс на национально-государственное выживание Советского Союза, в рамках его проводилось широкое общественное и политическое реформирование страны. В действиях сталинской группировки все больше проглядывались национальногосударственные, а не идеологические тенденции. Для сторонников сталинской линии опасность происходила уже отнюдь не от старой интеллигенции, а от новой номенклатуры и новой интеллигенции. Именно против этой группы и было направлено острие репрессий конца 1930-х годов.
Меняется и отношение к интеллигенции. Исчезает категория «лишенцев», устраняются привилегии рабочих и крестьян при поступлении на учебу, снимаются ограничения на прием интеллигенции в партию. Хотя можно говорить и об усилении идеологического контроля над деятельностью интеллигенции. Но в целом различия между старой и новой интеллигенцией практически исчезают. Это связано как с уходом старой интеллигенции от активной деятельности (просто в силу возраста), так и возрастанием лояльности интеллигенции в целом по отношению к режиму.
Важную роль сыграло и то обстоятельство, что постепенно партийные лидеры осознавали важность позиции интеллектуальных кругов в деле укрепления власти. И. В. Сталин подчеркивал: «Ни один класс не может удержать власть и руководство государством, если не сумеет создать собственной интеллигенции, то есть людей, которые отошли от физического труда и живут умственным трудом». Он предостерегал от пренебрежительного отношения к интеллигенции: «У нас часто бывает так: работал рабочий у станка, потом пошел учиться, стал образованным человеком и к нему сразу пропало всякое уважение. Я считаю, что это дикость. При таких взглядах мы можем действительно загубить государство, загубить социализм»[4]. Сталин постоянно акцентировал внимание на том, что новая, социалистическая интеллигенция, которая неизбежно придет на смену буржуазным специалистам, не может не быть интеллигенцией рабочего класса, его классовым отрядом работников умственного труда.
Кроме того, осознание важности повышения культурного уровня народа для обеспечения успеха индустриализации привело к усиленному вниманию властей к развитию школы и образования. Задачу повышения образованности молодого поколения Сталин определил как «некоторый фундамент для того, чтобы сделать через некоторое время всех рабочих и крестьян интеллигентами… Тогда мы будем непобедимы»[5]. Данные тенденции вылились не только в простую и эффективную сталинскую образовательную реформу, но и в серьезное повышение уровня материальной обеспеченности советской интеллигенции. В итоге происходит формирование и значительный численный рост новых социальных групп с широким образованием. Идет и своеобразная статусная революция, усиление социального и идеологического расслоения, не исключавшие, впрочем, нормализации социального климата и придания устойчивости режиму[6].
Война только усилила сближение партии и интеллигенции. Власть, преследуя свои цели, становилась все ближе старой интеллигенции. Последней импонировало обращение к патриотизму, возвращение к дореволюционным традициям, создание послевоенной Советской империи. Режим, ориентируясь на положение в Российской империи, сознательно и весьма последовательно поднимал престиж ученого и специалиста. Заработная плата инженерно-технических и научных работников начинает превышать доходы рабочих. К 1930-м годам даже оклады учительства становятся выше средней заработной платы по стране. Наиболее значительно заработная плата интеллектуальных профессий превышает доходы рабочих в середине 1950-х годов. Именно 1940—50-е годы были самыми благополучными, по крайней мере, в материальном плане для советской интеллигенции, когда она во многом приблизилась к своему дореволюционному статусу[7]. Это становится немаловажным фактором того, что старая интеллигенция ставится одним из явных сторонников режима. Ведь она оказывалась более восприимчивой к повороту властей к великодержавности, нежели сформировавшаяся в традициях интернационализма советская интеллигенция 1920-х годов. Именно поэтому после окончания войны, в условиях начавшейся войны холодной, склонные к западному влиянию (вследствие своего интернационализма) новые интеллектуалы становятся главной жертвой кампании борьбы против космополитизма, что приводит к расколу в рядах новой интеллигенции. Одна ее часть поддержала антизападные настроения властей, другая не восприняла обращение к русским национальным ценностям и встала в глухую оппозицию к режиму.
Впрочем, наблюдавшаяся в последние сталинские годы некоторая устойчивость в интеллигентских кругах была похоронена Н. С. Хрущевым. Происходит определенное возвращение к интернационализму (возможно, данный поворот был вызван самой личностью нового лидера, сформировавшейся в 1920-х годах). Эти веяния были созвучны настроениям части новой интеллигенции, не разделявшей великодержавность сталинского режима. Появляется поколение «шестидесятников», которые, хотя и продолжали считать себя коммунистами, но все больше воспринимали западные ценности. Однако отношениям «шестидесятников» с властью сильно вредили зигзаги Хрущева, его колебания из крайности в крайность. Но, все же, именно «шестидесятники» были, пожалуй, единственной стратой общества, негативно воспринявшей его падение.
Роднит хрущевский период с 1920-ми годами и стремление к «выдвиженчеству». Возрождается практика определенных льгот для выходцев из рабоче-крестьянской среды при поступлении в вузы (что неизбежно вело к снижению уровня знаний будущих студентов), проявляется тенденция к ухудшению материального обеспечения интеллигенции. При Хрущеве начинается активный процесс профанации высшего образования. Происходит резкий рост численности студенчества, который сочетается с серьезным ухудшением его качественного состава. Особо тяжелые последствия это имело для советской науки. Идет расширение штатов научно-исследовательских структур, в науку приходят люди, не имеющие ни необходимого багажа знаний, ни призвания к научной работе. Именно выходцы из «хрущевского призыва» в силу естественных процессов заняли к концу 1970-х — началу 80-х годов руководящие посты в научном сообществе. В конце концов, это привело к изменениям качественного состава интеллигенции далеко не в лучшую сторону. Способствовала нарастанию данных негативных тенденций и непродуманная хрущевская реформа образования.
Во многом данные явления были результатом возвращения при Хрущеве «полумахаевского» отношения власти к интеллигенции. Именно тогда вновь, как в первое десятилетие Советской власти, стало преобладать обесценивание интеллектуального труда, явно возродились тенденции к дискредитации интеллектуальной элиты. Хрущев сознательно и открыто унижает интеллигенцию в сравнении с рабочим классом. Социальный престиж квалифицированных работников начинает последовательно снижаться.
Еще одной особенностью хрущевского десятилетия становится феминизация целого ряда интеллектуальных профессий. Это относится в первую очередь к образованию и медицине.
При Н. С. Хрущеве идет и очередная волна «коренизации» и «национализации» интеллигентских кадров. Это тоже роднит хрущевскую эпоху с 1920-ми годами. Данная линия мало чем отличалась от политики «орабочивания» интеллигенции и реализовывалась теми же методами: путем предоставления различных льгот при поступлении в вузы. Этот процесс происходил во многом в ущерб качеству подготовки кадров.
Данные особенности подготовки высококвалифицированных кадров при Хрущеве были опять-таки связаны с пропагандистскими соображениями и имели немалые негативные последствия: наблюдается профанация интеллектуального труда, образования, снижение общественного престижа и статуса интеллигенции. Подобная линия проистекала из представления об интеллигенции как «классово-неполноценном» элементе общества, который именовался «прослойкой».
К тому же разоблачение «культа личности» если и привело к определенной переоценке ценностей, но в целом мало что изменило в отношении открывающихся перед интеллигенцией творческих перспектив. Явно негативный характер носили постоянные некомпетентные и грубые по форме попытки вмешательства Хрущева в дела культуры. Дискуссии вокруг журнала «Новый мир» и «дело Пастернака» весьма четко показали границы либерализации в отношениях между властью и интеллигенцией[8] и вызвали серьезный кризис в сознании советских интеллектуалов, осознавших, что они не в состоянии открыто противостоять власти. Интеллигенция была просто вынуждена опять приспособиться к новому идеологическому курсу.
Сохранению подобной линии в 1970—80-е годы в немалой степени способствовала и весьма настороженная позиция по отношению к интеллигенции главного идеолога партии М. А. Суслова. Хрущевская политика была отвергнута, но возвращения к позднесталинскому периоду так и не произошло. В итоге деградация интеллектуального слоя в советском обществе, начавшаяся при Хрущеве, к началу 1980-х годов стала фактом. Регресс в интеллектуальной среде остановить не удавалось, хотя власть относилась к интеллигенции уже не враждебно, но равнодушно, пытаясь отмахнуться от идейных противоречий, довольствуясь внешней лояльностью. Однако разочарование несостоявшейся либерализацией породило столь скептические настроения среди интеллектуальных кругов, что создало условия для такого нового явления, как диссидентство.
Этот процесс можно охарактеризовать как определенное возвращение к нравственным ценностям, свойственным еще дореволюционной интеллигенции, но уже в совершенно иной социальной обстановке. Дело в том, что немалая часть советской интеллигенции брежневского периода уже не воспринимала всерьез коммунистические идеалы, но продолжала оставаться на позднесталинских антизападных, патриотических позициях. Наиболее ярко эта линия выразилась в движении «писателей-деревенщиков», хотя большая часть интеллигенции, причем самая социально активная, состоящая из «шестидесятников» и их последователей, представляла западническое течение. Она постепенно встала на путь полного принятия западной точки зрения на мировой процесс, отрицая советский опыт. Надо заметить, что активная часть «шестидесятников» воспринимает брежневский режим уже как враждебный. Именно так появляется диссидентство. Впрочем, подавляющее большинство прозападной интеллигенции никак не показывает свою оппозиционность, оставаясь в политическом плане пассивным. «Шестидесятники» находят определенную опору во власти, формируя прослойку разного рода номенклатурных консультантов и советников (именно из них и вырастает «пятая колонна» времен перестройки). Вера в коммунистические идеи приобретает у прозападной интеллигенции ритуальный характер, многие «шестидесятники» цинично вступают в партийные ряды исключительно из карьерных соображений. Сама власть, нуждаясь в услугах интеллигенции, развращает приближенную к себе часть интеллектуалов подачками и наградами. В творческой среде формируются настроения иждивенчества и меркантилизма, исчезает достоинство и нравственная стойкость, способность отстаивать свои идеалы. Многие представители обласканной властью элитной интеллигенции постепенно теряют моральные качества, утрачивают высоконравственное культурное призвание, формируя «номенклатурную интеллигенцию», которая на словах горячо поддерживая коммунистическую идеологию, была готова ради материальных выгод быстро сменить свою позицию (что и произошло в начале 1990-х годов).
Подобный дрейф в сознании российской интеллигенции во многом ведет свое начало именно из противоречий, возникших в советском обществе в конце 50-х — 60-е годы. Речь идет о конфликте между возросшей ролью интеллигенции в общественном производстве, ведь наука становилась производительной силой, и падением социального статуса интеллигенции. Последнее было связано с заметно снизившимся уровнем материального обеспечения интеллигенции по сравнению с рабочим классом. Уже к началу 1970-х годов заработную плату ниже рабочих имеют почти все представители интеллектуальных профессий. Становится ясно, что высшее образование перестало быть тем ключом, который открывал дорогу к материальному благополучию. Слово «инженер» стало в брежневский период синонимом слова «нищий», ведь доходы представителей инженерного корпуса были существенно меньше, чем у рабочих. В схожем положении находились и самые массовые интеллектуальные профессии — учителя и врачи[9]. Помимо этого, и общественные фонды потребления удовлетворяли в основном нужды представителей рабочего класса. В результате профессии умственного труда теряли свой былой статус, что вызывало вполне понятное недовольство интеллигенции и что было весьма тревожнее для властей — нежелание работать по вузовской специальности. Последствия не заставили ждать: происходит резкое увеличение слоя «рабочих-интеллигентов» — лиц с высшим образованием на рабочих должностях. Это явно говорило о нерациональном и неэффективном использовании научно-технического потенциала общества, ведь нередко единственной привлекательной чертой в положении советского интеллигента оставалась возможность заниматься хоть и скудно оплачиваемой, но не физической и грязной работой. Наблюдается и замедление научно-технического прогресса: этот процесс достиг своего апогея к 1980-м годам.
Анализируя создавшееся положение, следует все же помнить, что советская интеллигенция была в первую очередь интеллигенцией технической или, как ее чаще называли, научно-технической. Именно это обстоятельство заставило одного из поэтов воскликнуть: «Что-то физики в почете». Эта новая интеллигенция создала мощную экономику сверхдержавы, вывела Советский Союз в число ведущих стран, сделала примером для развивающихся народов.
Однако новые условия постиндустриального общества, когда был востребован массовый интеллектуальный труд, привели к значительному количественному росту интеллигенции. Фактически численность людей, занятых интеллектуальным трудом, к 1980-м годам достигла едва ли не четверти всего трудоспособного населения Советского Союза. Такой рост был явно гипертрофированным. Удельный вес интеллигенции в составе населения увеличился столь значительно, что подрывались возможности хоть какого-то ее внутреннего единства.
Конечно, во многом это стало результатом доступности образования. Подготовка специалистов и соответственно увеличение числа учебных заведений имели, помимо прочего, и еще одну цель — лишить интеллигенцию своего относительно привилегированного положения. Темпы подготовки специалистов, особенно технического профиля, опережали истинные потребности общества и экономики. Нередко они были вызваны политическими соображениями. Но интеллигенция, пережив количественный рост, потеряла в качестве. В обществе теперь превалировало не противопоставление «невежество — культура», а «массовая культура — культура истинная». Подобные перемены не могли не сказаться на интеллигенции. Она распалась на массу тех, кто только в силу занятия интеллектуальным трудом может быть назван интеллигентом, и отдельных личностей — действительных интеллигентов.
Таким образом, с разрушением структуры интеллигенции размылся и термин «интеллигенция». Уже в конце советской эпохи вряд ли было возможно определять интеллигента по уровню образования. Нередко главным для установления интеллигентности становились порядочность, чувство собственного достоинства[10], эти качества были определенной ценностью для немалой части общества. Вместе с тем, это говорило и об исчезновении интеллигенции в первоначальном понимании термина, что было вызвано отмиранием ее функции в обществе. Интеллигенция фактически оторвалась от реального дела социальных трансформаций, что неизбежно вело к усилению оппозиционных настроений в интеллектуальных кругах. К тому же образованная страта советского общества была и наиболее идеологизированной. Ее образование и статус напрямую связывались с идеологией, поэтому в глазах советских рабочих и крестьян значительная ее часть была заодно с режимом. Всё это вызывало определенную отчужденность интеллигенции как от власти (от которой она пыталась безуспешно дистанцироваться), так и от народа.
Перечисленные выше условия породили «либерально-демократическую интеллигенцию» — интеллигенцию времен перестройки, ведущую свое начало от хрущевских «шестидесятников». Именно она в немалой степени способствовала падению советского строя. Горбачевская гласность фактически сделала взгляды прозападной советской интеллигенции официальными. Значительная часть номенклатуры из «шестидесятников» объединяется с лагерем западников. Интеллигенты переходят к сотрудничеству с режимом, пытаясь подталкивать его в требуемую сторону. Такой симбиоз власти и прозападной интеллигенции позволил распространить ее перестроечные настроения и на широкие слои населения. В конечном счете, к концу 1980-х годов перестроечное движение объединило в своих рядах различные слои интеллигенции: от диссидентов до представителей высшей партийной номенклатуры. Но решающую роль в нем играли все же «шестидесятники», прозападные взгляды которых привели к господству в демократическом движении идей «общечеловеческих ценностей», «возвращения в мировую цивилизацию», полного отрицания патриотизма и великодержавности.
Такое поведение интеллигенции явно свидетельствовало о том, что советская эпоха создала слой людей, которые в своей жизни руководствовались абстрактными гуманистическими идеалами, а не холодным расчетом.
В итоге поэтому именно интеллигенция наиболее пострадала от произошедших в стране перемен. В постсоветский период она полностью утратила свой статус: лишилась хотя бы относительного материального достатка, потеряла осознание своей значимости, оказалась не в состоянии вести привычный образ жизни. Последовавшее в 1990-е годы хаотичное развитие рыночных отношений окончательно превратило советскую интеллигенцию в артефакт ушедшей эпохи.
Примечания
-
- Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 39. С. 132.
- См., напр.: Народное просвещение. 1926. № 1. С. 110 ; Пайпс Р. Россия при большевиках. М., 1997. С. 382.
- БайрауД. Интеллигенция и власть: советский опыт // Отечественная история. 1994. № 2. С. 125.
- Сталин И. В. Сочинения. Т. 18. С. 164.
- Там же. С. 166.
- Левин М. Советский век. М., 2008. С. 11.
- Зезина М. Р. Складывание командно-бюрократических методов руководства культурой // Режим личной власти Сталина : к истории формирования. М., 1989. С. 152 и др.
- Байрау Д. Указ. соч. С. 130—131 и др.
- Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987. С. 431.
- Лихачев Д. С. О русской интеллигенции // Новый мир. 1993. № 2 ; Солженицын А. И. Образованщина // Там же. 1991. № 5 ; и др.
https://cyberleninka.ru/article/n/intelligentsiya-sovetskie-gody