Павловская А.В. Русская интеллигенция

Особое отношение к правителю и сильной власти, сложившееся в России, привело к появлению интереснейшего феномена, который довольно условно можно назвать «русской интеллигенцией». Идиллической картины — могучий правитель и восхищенный им народ — в действительности никогда не было и быть не могло. Выше шла речь об идеалах, а не о реальной ситуации в стране. Была и другая сторона медали — отторжение всего официального, исходящего сверху, свойственное русскому характеру. Вера в «доброго» правителя часто сочеталась с недоверием к государству, которое он воплощал. Сомнение — очень русская черта, так же как и критиканство. А в России всегда было, что критиковать и в чем сомневаться.

Из этого противоречия, кстати, проистекают и особенности русского патриотизма. Часто он тихий, скрытый, как бы застенчивый. Русские чрезвычайно склонны к самокритике и самобичеванию. Но не надо забывать, что это оборотная сторона гордости и самолюбия. Так что иностранцам не стоит покупаться на заявления типа: «В этой стране жить нельзя!» Русские часто жалуются на жизнь (слава Богу, поводов хватает), но вряд ли оценят столь же критическое отношение со стороны постороннего человека.

Сильная власть, столь необходимая для поддержания порядка в огромном многонациональном государстве, рождала и протест. Наиболее полное выражение протест против государственной власти получил в деятельности русской интеллигенции. Можно сказать, что интеллигенция — явление искони присущее русскому государству, своеобразная реакция и своего рода противовес идее о сильном правителе и вере в «доброго царя». Она была особенно активна в периоды укрепления русского государства, когда у власти стоял сильный правитель.

Понятие «интеллигенция» используется в данном случае достаточно условно. В этом вопросе в науке нет терминологического единства. Споры о том, что такое интеллигенция и каково ее значение в жизни общества, не смолкают вот уже без малого 150 лет. Каковы же основные определения и концепции по данному вопросу.

Традиционно считается, что термин «интеллигенция» ввел в широкое употребление в 1870-х гг. почти забытый ныне писатель П. Д. Боборыкин. Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) прожил долгую и насыщенную событиями жизнь. Выходец из старинного дворянского рода, он считал себя представителем той самой «интеллигенции», о которой писал. В начале своих воспоминаний он обещает показать «писательский мир и все, что с ним соприкасается, и вообще жизнь русской интеллигенции, насколько я к ней приглядывался и сам разделял ее судьбы» (Боборыкин, 2003: 6). Жизнь самого Боборыкина сложилась неплохо: он учился на трех факультетах — юридическом Казанского университета, химическом и медицинском Дерптского — и ни один не закончил. Что не помешало ему позже сдать экзамен на степень кандидата права в Петербургском университете, а в 1900 г. даже стать академиком.

Он был журналистом и сотрудничал (в числе прочих) с такими крупными журналами, как «Отечественные записки» и «Вестник Европы». В какой-то период своей жизни увлекся театром и стал театральным критиком. Много и с удовольствием жил за границей. Встречался со многими знаменитостями: А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским, М. Е. Салтыковым-Щедриным, Ап. А. Григорьевым и многими другими. Дружил с А. Дюма-сыном, Дж. Элиотом, У. Коллинзом. Постоянно находился в гуще общественно-политической, философской и литературно-художественной жизни как России, так и Западной Европы.

Но главным делом своей жизни Боборыкин считал писательский труд. Писал он очень много. Романы выходили один за другим («Опять набоборыкал роман», — ворчал по его адресу Салтыков-Щедрин). Его литературное наследство составляет 70 увесистых томов. Плодовитость, которой позавидовали бы многие! Он писал обо всем, что видел вокруг, что волновало русское общество того времени: о «женском вопросе», судебном процессе над А. В. Сухово-Кобылиным, быте и нравах новой русской буржуазии, «славянском вопросе», разочаровании русской интеллигенции «хождением в народ» и, конечно, о любви. Один из самых известных его романов «Китай-город» рассказывает о купеческой Москве начала 1880-х гг., «Василий Теркин» (именно так!) — о появлении в России мыслящего купца, «Из новых» — о поисках и блужданиях русской интеллигенции.

Он прожил долгую и вполне благополучную (особенно учитывая все катаклизмы русской истории тех лет) жизнь и умер в 1921 г. в Швейцарии, в Лугано, оплакиваемый знакомыми и друзьями. Известный правовед А. Ф. Кони написал в некрологе по поводу смерти П. Д. Боборыкина: «…исчез европеец не только по манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью, на которую он смотрел без рабского перед нею восхищения, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности» (там же: 668). Таков был человек, объявивший себя «крестным отцом» понятия «интеллигенция» и считавший себя одним из ярких ее представителей. Как это ни странно, но именно этим он остался в истории. Все 70 томов его романов благополучно забыты, а вот в разных словарях и энциклопедиях он всегда упоминается в статье «интеллигенция» как человек, который ввел это понятие в русский язык.

В последние 10 лет традиция связывать понятие «интеллигенция» с именем Боборыкина сильно пошатнулась. Оказалось, что слово это употреблялось в русском языке задолго до плодовитого автора романов. Так, недавно была опубликована запись в дневнике В. А. Жуковского. Он описывал страшный пожар в Петербурге, когда сгорело много человек, а через несколько часов рядом с пепелищем устроили бал и танцевали до утра как ни в чем не бывало. Эту публику Жуковский и описал в дневнике: «кареты, наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию». В комментарии к тексту историк С. О. Шмидт высказывает предположение, что слово это поэт, скорее всего, услышал от Александра Тургенева, а тот привез его из Франции, где как раз в это время Бальзак «возымел идею организовать партию интеллектуалов с печатными органами», где он мог бы публиковаться. Эту партию Бальзак предполагал, как пишет С. О. Шмидт, назвать «партией интеллигентов», что засвидетельствовано в письме классика к Эвелине Ганской от 23 августа 1835 г. (Дружба народов, 2000).

Есть и более ранние свидетельства употребления слова «интеллигенция» в русском языке. Академик В. В. Виноградов отмечал, что оно использовалось в языке масонской литературы еще во второй половине XVIII в.: «…часто встречается в рукописном наследии масона Шварца слово “интеллигенция”. Им обозначается здесь высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи» (Виноградов, 1961: 299). Слово «разумность» для перевода лат. intelligentia было предложено В. К. Тредьяковским еще в 30-х гг. XVIII в. (Виноградов, 1994).

Слово «интеллигенция» в значении, близком к современному, появляется в русском литературном языке 60-х гг. XIX столетия. Оно широко использовалось в художественной литературе, встречается в документах личного характера. Интересно, что уже тогда оно нередко имеет слегка негативный или насмешливо-презрительный оттенок. Н. П. Огарев в письме (1850) к историку Т. Н. Грановскому пишет: «Какой-то субъект с гигантской интеллигенцией рассказал, что жена моя говорит, что вы — друзья мои — меня разорили! И вместо того, чтобы обратиться ко мне с запросом (если уж духа не хватало рассердиться на клевету), вместо того обвиненье субъекта с гигантской интеллигенцией было принято за аксиому». В дневниках министра иностранных дел П. А. Валуева и литературного цензора А. В. Никитенко (изданы в 1865) также встречается понятие «интеллигенция». «Управление, — пишет Валуев, — по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различий сословий». «Народ погружен в глубокое варварство, интеллигенция развращена и испорчена, правительство бессильно для всякого добра», — говорит Никитенко (там же).

В. И. Даль помещает это слово во втором издании «Толкового словаря» (в первом, 1863 г., оно отсутствует), объясняя его таким образом: «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей».

И. С. Тургенев вкладывает слово «интеллигенция» в уста своего персонажа в «Странной истории» (1869) и сопровождает его комментариями повествователя. Видно, что в разговорной речи это слово тогда было новым: ««Послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите». Мой знакомый: как человек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения ученые. Он произносил их с иронией, но и с уважением». Иронически отмечено модное слово «интеллигенция» в «Литературном вечере» И. А. Гончарова (1877): «Возьмешь книгу или газету — и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь! Объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллигенция — так и погоняют одно другое».

У Салтыкова-Щедрина в «Пошехонских рассказах»: «Многие полагают, что принадлежность к интеллигенции, как смехотворно называют у нас всякого не окончившего курс недоумка, обеспечивает от исследования, но это теория несправедливая» (Виноградов, 1994).

В 1890 г. И. М. Желтов в заметке «Иноязычие в русском языке» писал: «Помимо бесчисленных глаголов иноземного происхождения с окончанием -ировать, наводнивших нашу повременную печать, особенно одолели и до тошноты опротивели слова: интеллигенция, интеллигентный и даже чудовищное имя существительное — интеллигент, как будто что-то особенно высокое и недосягаемое. …В известном смысле, впрочем, эти выражения обозначают действительно понятия новые, ибо интеллигенции и интеллигентов у нас прежде не бывало. У нас были «люди ученые», затем «люди образованные», наконец, хотя и «не ученые» и «не образованные», но все-таки «умные». Интеллигенция же и интеллигент не означают ни того, ни другого, ни третьего. Всякий недоучка, нахватавшийся новомодных оборотов и слов, зачастую даже и круглый дурак, затвердивший такие выражения, считается у нас интеллигентом, а совокупность их интеллигенцией» (Желтов, 1890: 2, 3).

П. Д. Боборыкин, который объявил себя «крестным отцом» термина и в этом качестве встречается почти во всех словарях, справочниках и энциклопедиях XX в., широко использовал его в прессе и в каком-то смысле действительно популяризировал его, ввел в массовый оборот. Боборыкин объявил, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где он использовался для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью. Он объяснял, что в него вкладывается особый смысл: он определял интеллигенцию как лиц «высокой умственной и этической культуры», а не как «работников умственного труда». По его мнению, интеллигенция в России — это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу.

Вопрос о происхождении слова «интеллигенция» имеет большое значение. Во-первых, оно помогает понять содержание, суть явления, во-вторых, важно время его появления и распространения в русском обществе. Наконец, политическую остроту имеет вопрос о заимствовании. Неоднократно отмечалось, что слово «интеллигенция» вошло в иностранные языки из русского. В последние годы, когда вопрос о том, что в России есть своего, а что привнесенного (с очевидным перевесом в сторону последнего), стал особенно актуальным, авторы все чаще указывают на французское, немецкое и даже польское происхождение слова. Очевидно, что, будучи латинским в своей основе, оно было распространено в разных европейских языках, но как термин (intelligentsia, intelligenzia), означающий вполне конкретный феномен общественной жизни, причем именно русской, оно вернулось в иностранные языки из русского, но уже с новым содержанием.

Выше шла речь о появлении и бытовании термина «интеллигенция». Каковы же основные определения этого понятия? Попытки четко и научно его сформулировать относятся к началу XX в., когда вопрос об интеллигенции, ее месте в революционном движении стал особенно остро, и уже нельзя было игнорировать существование некоей особой группы людей, влиявших на ход исторического развития страны.

Существует две основных точки зрения на то, что такое интеллигенция. Одна, зародившись в начале XX в., потом получила развитие в эмигрантской литературе и стала вновь популярной в России сегодня. Согласно ей, интеллигенция представляет собой особую часть образованного общества, играющую большую роль в духовной жизни страны. Эта «особость» наполнялась авторами разным смыслом. Литература по проблемам интеллигенции огромна, столько же примерно и попыток объяснить, что это такое. Приведем лишь некоторые.

Легальный марксист П. Б. Струве в начале XX в. писал: «Русская интеллигенция как особая культурная категория есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только “образованный класс” и разные в нем направления».

Известный русский философ и богослов Г. П. Федотов, живший после революции в эмиграции, в статье «Трагедия интеллигенции» (1926), говоря о русской интеллигенции, подчеркивал: «…мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории». Его определение звучит парадоксально, хотя и вполне конкретно: «…русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей». Развивая свое понимание проблемы, Федотов писал далее от том, «что интеллигенция — категория не профессиональная. Это не «люди умственного труда» (intellectuels). Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписаный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства…» (Федотов, 1981: 14, 16, 19). Подобное сходство интеллигенции с неким старинным орденом — рыцарским или монашеским — отмечали и многие другие философы.

Литературный критик и социолог Р. В. Иванов-Разумник (статья 1907 г.) на вопрос «что такое интеллигенция?» отвечал: «интеллигенция есть этически антимещанская, социологически внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности» (Интеллигенция…, 1992: 85). Он подчеркивал ее огромную роль в жизни России и, как и многие другие, считал, что «история русской общественности есть история русской интеллигенции».

Подобное возвеличивание роли интеллигенции вызывало критику со стороны революционных деятелей. Так, Л. Д. Троцкий, еще находясь на службе советского правительства, незадолго до его высылки в эмиграцию опубликовал статью «Об интеллигенции». Ее появление он объяснял следующим образом: «Настоящая статья написана была в тоне вызова тому национально-кружковому мессианизму интеллигентских кофеен, от которого даже на большом расстоянии (Петербург, Москва — Вена) становилось невмоготу». «На этой мании величия, — продолжал Троцкий, — г. Иванов-Разумник построил, как известно, целую философию истории. Русская интеллигенция, как несословная, неклассовая, чисто-идейная, священным пламенем пламенеющая группа, оказывается у него главной пружиной исторического развития; она ведет великую тяжбу с «этическим мещанством», завоевывает новые духовные миры, которые частично, в розницу, ассимилируются мещанством, — она ни на чем не успокаивается и со странническим посохом в руках идет все дальше и дальше — к мирам иным. И это самодовлеющее шествие интеллигенции и образует русскую историю… по Иванову-Разумнику» (Троцкий, 1926: 238). Насмешка над концепциями, преувеличивающими роль и значение интеллигенции в русской истории, в статье Троцкого вполне мягкая, либеральная, небольшевисткая. Она признает интеллигенцию как особую группу людей, но возражает против ее чрезмерного возвеличивания.

О проблемах интеллигенции писал находившийся в эмиграции писатель и общественный деятель А. И. Солженицын (в Россию вернулся после перестройки). В статье «Образованщина» (1974) он горячо разоблачил тот образованный слой советского тогда общества, который «самозванно или опрометчиво зовется сейчас «интеллигенцией», предложив назвать его «образованщина». Гневно заклеймив интеллигентов-«соглашателей», оставшихся жить и работать в Советском Союзе во «лжи» и «предательстве», он, к сожалению, не дал развернутого позитивного образа «интеллигента», хотя и подчеркивал, что явление это живо и не умерло после революции (получается, чтобы остаться честным, а значит и интеллигентом, необходимо было эмигрировать).

Вот каким видится Солженицыну образ настоящего интеллигента: «Каждый из нас лично знает хотя бы несколько людей, твердо поднявшихся и над этой ложью и над хлопотливой суетой о6разованщины. И я вполне согласен с теми, кто хочет видеть, верить, что уже видит некое интеллигентное ядро — нашу надежду на духовное обновление. Только по другим бы признакам я узнавал и отграничивал это ядро: не по достигнутым научным званиям, не по числу выпущенных книг, не по высоте образованности «привыкших и любящих думать, а не пахать землю»… не по отчужденности от государства и от народа, не по принадлежности к духовной диаспоре («всюду не совсем свои»). Но — по чистоте устремлений, по душевной самоотверженности — во имя правды и, прежде всего, — для этой страны, где живешь. Ядро, воспитанное не столько в библиотеках, сколько в душевных испытаниях» (Новый мир, 1991: 43). Как и когда-то понятие «интеллигенция» идеализируется, в него вкладываются некие идеалы, которые, как и любые идеалы, всегда далеки от реальной жизни.

Схожая позиция у еще одного видного деятеля русской культуры, известного ученого, литературоведа, историка и культуролога Д. С. Лихачева. В сложный для России (как его называют «переходный») период он выступил в защиту русской интеллигенции. Главным для него, вполне в духе времени, является понятие «свобода» и «умственная порядочность». «К интеллигенции, по моему жизненному опыту, — писал Лихачев, — принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам… Основной принцип интеллигентности — интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли». И далее: «Я бы сказал еще и так: интеллигентность в России — это прежде всего независимость мысли при европейском образовании». Сложность эпохи определила и некоторые уступки в определении уровня «свободы» и «независимости». «Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка» (Новый мир, 1993: 3–9), — отмечал Лихачев, давая таким образом индульгенцию тем интеллигентам, которые за короткий период времени несколько раз поменяли свои убеждения.

Поисками определения понятия «интеллигенция» занимались и западные ученые. Один из наиболее крупных специалистов по проблемам освободительного движения в России британец Е. Ламперт писал в 1957 г.: «Изгнанные из существовавшего русского мира, они стали изгнанниками из мира вообще, ведя дома и заграницей жизнь полную одиночества, неприятия чужого, преданности своему, что предполагает скорее сравнение с религиозным орденом, чем с социологически объяснимым явлением. Они не вели себя как представители политической группировки или партии, защищая свои законные интересы, а как индивидуалисты и новаторы, не связанные ни с кем традицией, стоящие одиноко и изолировано» (Lampert, 1957: 31).

Из других западных историков следует упомянуть и американца Р. Пайпса. Сборник «Русская интеллигенция», посвященный памяти Е. Ламперта, дает следующее определение: «…общественное объединение, которое в силу своего образования было отделено от «народа», а в силу своего просвещенного, ориентированного на Запад мировоззрения — от монархии и ее бюрократического аппарата» (Pipes, 1961: 47).

В советском обществе (и это вторая точка зрения на то, что понимается под словом «интеллигенция») господствовало более общее представление об интеллигенции, которое включало в это понятие всю образованную часть общества. Еще В. И. Ленин сформулировал его следующим образом: «Интеллигенция — все образованные люди, представители свободных профессий вообще, представители умственного труда (brain worker, как говорят англичане) в отличие от представителей физического труда». При этом интеллигенцию не признавали классом, а только некоей «прослойкой» общества.

Подобного рода определение представляется слишком общим и универсальным. Оно совершенно не объясняет, что же делало русскую интеллигенцию столь уникальной, что вызывало жаркие споры о месте интеллигенции в русской истории в начале XX в., почему это слово вошло в мировые языки и чем она отличается от intellectuals и educated society. Однако именно в этом значении — образованная часть общества — оно закрепилось не только в специальной литературе, но и в повседневном обиходе в советский период и в значительной мере сохранилось по сей день.

Именно его придерживаются все основные словари, справочники и энциклопедии советского периода. «Историческая энциклопедия»: «Общественная прослойка, в которую входят лица, профессионально занимающиеся умственным трудом. Интеллигенция играет большую роль в развитии общества, с ее деятельностью в первую очередь связано развитие науки, техники, искусства, народного образования и т. д.» (Историческая энциклопедия, 1965: 111). «Толковый словарь» Ожегова (середина XX в.): «Люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом».

Наконец, современные российские издания пытаются объединить две позиции — как сложную дореволюционную и эмигрантскую, так и упрощенную советскую. «Большой энциклопедический словарь» (2-е изд., 1998): «Общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Понятию интеллигенция придают нередко и моральный смысл, считая ее воплощением высокой нравственности и демократизма. Термин «интеллигенция» введен писателем П. Д. Боборыкиным и из русского перешел в другие языки». «Российская цивилизация. Энциклопедический словарь»: «Интеллигенция — социальная группа, отличающаяся занятием умственным трудом, высоким образовательным уровнем и творческим характером своей деятельности, сохраняющая и несущая в другие социальные группы ценности и достижения мировой культуры, а также характеризующаяся специфическими психологическими чертами и позитивными нравственно-эстетическими качествами» (Российская цивилизация, 2001: 78).

Многообразие определений показывает сложность проблемы и ее важность, ибо, по словам уже упоминавшегося философа Г. Федотова, «мы имеем здесь дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего» (Федотов, 1981: 13). Постараемся выделить основные отличительные признаки русской интеллигенции, объединяющие самых разных ее представителей и делающие ее важной частью русского мира.

1. Вне всякого сомнения, в понятие «интеллигенция» всегда включались люди образованные. Вопрос об образовании в России всегда был связан с проблемой духовности и веры (подробнее об этом см. главу «Традиции образования в России»). Не вредит ли одно другому? Не подрывает ли светское образование не только религию, но и государственные устои? Эти вопросы всегда очень остро стояли для страны, в которой слишком многое поддерживалось верой в Бога, государя, отечество. В каком-то смысле русская интеллигенция оправдывала своим существованием подобного рода опасения.

2. Русская интеллигенция — это всегда оппозиция правительству, причем любому. В случае если власть меняется, оппозиционное отношение переносится на новое правительство. Так, посвятивший большую часть своей жизни борьбе с советским режимом А. И. Солженицын хотя и вернулся на родину после развала советского строя, но и новую власть не признал. В частности, в 1998 г. он отказался от ордена Андрея Первозванного, мотивируя это невозможностью принять его от верховной власти, доведшей Россию до гибельного состояния.

Не только оппозиция правительству, но протест против русской действительности и критика существующего режима стали основой формирования русской интеллигенции, ее своеобразным кредо. Эта критика, принимавшая часто форму отрицания и полного неприятия существующего общества, в середине XIX в. вылившаяся в нигилизм, является определяющей чертой интеллигенции. Литературный критик и один из наиболее ярких представителей русской интеллигенции Н. А. Добролюбов считал критику одной из основных задач русской интеллигенции: «Нам следует группировать факты русской жизни… Надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыха — до того, чтобы противно стало читателю это царство грязи» (Добролюбов, 1916: 66–67).

Критическое отношение к себе вообще характерно для русского народа, тем более что в России во все времена было что критиковать. Русская литература вскрывала язвы и смеялась сквозь слезы над русской жизнью. Пресса без устали привлекала внимание к порокам и недостаткам окружавшей действительности. Интересно замечание князя В. П. Мещерского, представившего в 1861 г. во вполне официальную (во всяком случае, в этот период) газету «Санкт-Петербургские Ведомости» статью о визите императорской четы в монастырь. Статью, к его большому удивлению, печатать отказались. А на вопрос о причинах ответили: «Уж очень вы поэтизируете монастырь, а затем, по правде сказать, не такое теперь время, чтобы восхищаться Царскими поездками» (Мещерский, 2001: 99). Позитивную статью об императорском семействе в проправительственную газету поместить было нельзя, а вот критическую — пожалуйста.

Даже в заидеологизированные времена советского социального оптимизма критиканство пробивало себе дорогу в широкие массы через популярные во всех слоях общества анекдоты (заметим, что, когда после начала перестройки стало модно ругать всех и вся, жанр политических анекдотов довольно быстро умер).

Но ни один самый суровый критик не был так суров к России, как русская интеллигенция. Солженицын объяснял это следующим образом: «Чем крупнее народ, тем свободнее он сам над собой смеется. И русские всегда, русская литература и все мы, — свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас все на свете худшим, но, как и классики наши, — Россией болея, любя…» (Солженицын, 2004: 305).

Нередко критические отношение во взглядах интеллигенции превалировало, доходило до одержимости, возводилось в культ. В. Г. Белинский заявлял: «Отрицание — мой бог», таким образом превращая критику в своего рода религию.

3. Русскую интеллигенцию характеризует отсутствие конкретных задач и целей. Ей несвойственны практические действия. Именно поэтому настоящие революционеры не принадлежат к разряду интеллигенции. Ни смена власти, ни государственный переворот, ни революция ее не интересуют. Если критика правительства ведется для достижения одной из вышеуказанных целей, значит это уже не интеллигенция.

Идеи и концепции — вот основное содержание ее деятельности. Причем, как правило, отвлеченные и оторванные от жизни. Троцкий, иронизируя, называл взгляды русской интеллигенции «коралловыми украшениями», подчеркивая их декоративный, оторванный от реальности, бесполезный характер. Он писал: «…позже, когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически-самоотверженных, — и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции» (Троцкий, 1926: 238).

4. Когда же, по иронии истории, ее идеи принимают реальный характер и воплощаются в жизнь, интеллигенция всегда теряется, не может приспособиться к обстоятельствам, это всегда вызывает ее кризис или даже крах. Особенно заметно это проявилось в двух российских революциях, а потом, много позже, с началом перестройки. Первую революцию в России, начавшуюся в 1905 г., нередко называют интеллигентской, такую большую роль сыграла последняя в создании благоприятных условий для нее. В значительной степени именно критика интеллигентами существующего порядка подготовила общественное мнение к революционным переменам. Но реальность оказалась далекой от абстрактных умопостроений.

Хорошо эту ситуацию описал Г. Федотов: «…интеллигенцию разлагала ее удача. После 17 октября 1905 г. перед ней уже не стояло мрачной твердыней самодержавие. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право? За эти вещи не умирают. Государственная Дума парализовала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И царская, и оппозиционная Россия тонула в грязи, коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма» (Федотов, 1981: 55).

Не случайно появившийся в 1909 г. небольшой сборник «Вехи» стал событием в жизни страны, общественного движения и истории русской интеллигенции. Авторы поставили задачу подвести своего рода итог произошедшему, разобраться в проблеме «интеллигенция и революция». Один из авторов, философ С. Н. Булгаков, выражая общую позицию «веховцев», как их называли, подчеркивал, что именно «интеллигенция была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией» (Вехи, 1909: 25).

После выхода сборника разразилась буря, ставшая отражением, с одной стороны, отсутствия единства в рядах интеллигенции, а с другой — ее неспособности справиться с реальной жизненной ситуацией. Сборник атаковали со всех сторон, справа и слева, свои и чужие, революционеры и консерваторы. Л. Н. Толстой писал о том, что содержание сборника носит в основном отрицательный, разоблачительный характер, в нем нет позитивной, творческой программы, которая бы отвечала на исконно русский народный вопрос: «что делать?» (там же: 3). В. И. Ленин резко критиковал идею о решающей роли интеллигенции в революции, считая ее главной движущей силой пролетариат и беднейшее крестьянство. Председатель Совета министров П. А. Столыпин выразил свое мнение следующим образом: «Появление такого сборника, как «Вехи», есть акт бунтовщический и дерзко революционный в том своеобразном духовно-умственном царстве, которое именуется русской интеллигенцией, и его революционная сила направлена против тирании того идола, которому приносилось столько человеческих жертв, имя же которому политика» (Новое время, 1909: 4). Пролетарский писатель М. Горький в частном письме называл «Вехи» «мерзейшей книжицей за всю историю русской литературы» (Горький, 1966: 65). Многоречивые же статьи самих представителей интеллигенции заполнили страницы российской прессы того периода.

5. Важной чертой русской интеллигенции, тесно связанной с уже упоминавшимися, является ее бескорыстность. В ее деятельности, разоблачениях и критике действительности нет личной заинтересованности, а есть искренняя вера в то, что именно таким образом можно улучшить жизнь. Если правительство критикуется с целью захвата власти, это уже совсем другая история. Писатель и публицист А. Н. Радищев, которого часто называют первым русским интеллигентом, начал свое знаменитое и очень критическое по отношению к российской действительности «Путешествие из Петербурга в Москву» фразой: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала».

Пусть результаты критики оказывались далеки от идеала, но поползновения были благородными. Об этом несоответствии горько писал Н. А. Некрасов: «Суждены нам благие порывы, / Но свершить ничего не дано».

6. Русская интеллигенция всегда прозападно ориентирована (даже так называемая славянофильская ее часть). Стремление найти положительные образцы в других странах — явление универсальное и нормальное, однако нигде оно не доходило до такой крайности (Россия — страна крайностей), порой до полного отрицания возможности собственного развития. Достаточно обратиться к одному из первых и вполне невинных (по современным меркам) трудов, рассматривающих судьбу России с позиции интеллигенции. Речь идет о знаменитом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева: «…мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. Это — естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса… Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Суровый и довольно безысходный для России приговор.

Интересно, что в силу особенностей своей натуры русский интеллигент, оказавшись заграницей, всегда испытывал разочарование («верность» Западу сохранили те, кто восхищался им сидя дома), включая в поле своей критики и новое место жительство. Горько разочаровались в Европе два политических эмигранта-западника середины XIX в. А. И. Герцен и В. С. Печерин. А вот славянофил-неинтеллигент Н. В. Гоголь так до последнего дня и боготворил Италию.

Философ С. Н. Булгаков писал об интеллигенции: «Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый» (Вехи, 1909: 33).

7. Отличительная черта русской интеллигенции — ее изолированность от общества. Она существует как бы между правительством, по отношению к которому находится в постоянной оппозиции, и народом, благо которого, как правило, является ее целью и который вместе с тем остается непонятым ею. Известный острослов граф Ф. В. Ростопчин якобы так оценил восстание декабристов: что во Франции «чернь» учинила революцию, чтобы сравняться с аристократией, а у нас вот аристократия устроила революцию в интересах черни. Некрасов включил эту фразу в поэму «Русские женщины»: «В Европе сапожник, чтоб барином стать, / Бунтует, — понятное дело! / У нас революцию сделала знать: / В сапожники, что ль, захотела?» Взгляды интеллигентов, радевших о благе народа, оставались непонятыми не только в правительственных кругах, но и вызывали подозрение в самом народе, не понимавшем этих «умничающих» и чуждых ему дворян и разночинцев.

Показателен тот факт, что до сих пор в русском языке слово «интеллигент» имеет негативные коннотации, несет в себе заряд презрительного отношения, подразумевает беспомощность, бесполезность, умствование. Словосочетание «гнилая интеллигенция» стало устойчивым. Это отношение отражено и в художественной литературе. В «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова ироническое отношение к интеллигенции вкладывается в уста «простого» парня, необразованного пролетарского поэта Ивана Бездомного: «Он умен, — подумал Иван, — надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!»

О том, что не только народ не понимал интеллигенцию, но и ее интерес к нему был абстрактным и далеким от реальной жизни, свидетельствует в своих мемуарах И. А. Бунин. Запись от 20 апреля 1919 г.: «Те, которым, в сущности, было совершенно наплевать на народ, — если только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств, — и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали, как не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-Экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды:

— Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания.

А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только «народ», «человечество»… Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была…

…Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

— Ах, я задыхаюсь среди этой Николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем, — карету мне, карету!

Отсюда Герцены, Чацкие… Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!

Это род нервной болезни, а вовсе не знаменитые «запросы», будто бы происходящие от наших «глубин».

«Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного».

Это признание Герцена.

Вспоминаются и другие замечательные его строки:

«Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье… Мы канонизировали человечество… канонизировали революцию… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения…»» (Бунин, 2003: 286).

В приведенной выше пространной цитате перечислены почти все основные особенности, они же беды, русской интеллигенции.

8. Интеллигенция всегда связана с писательским делом, будь то художественная литература, публицистика или журналистика. Немало в ее рядах «пишущих» философов, реже встречаются представители других ветвей гуманитарного знания, как правило только те, кто занимается также и публицистикой. Именно с помощью «пера» интеллигенция оказывает сильнейшее влияние на общественное мнение страны. Отсутствие целей и задач для реальной деятельности, о которых говорилось выше, отнюдь не означает того, что она не имеет влияния в обществе.

Через общественное мнение интеллигенция часто дает мощный толчок к преобразованиям. Общественное мнение всегда имело большое значение в жизни страны. «Опять и опять отмена крепостного права, подготовка и проведение реформы, — с удивлением отмечал в 1890-х гг. знаток русской истории и жизни англичанин М. Бэринг, — со всей очевидностью показали, что в решающие моменты русской истории именно общественное мнение имеет реальную и абсолютную власть! Это особенно удивительно для эпохи, когда свободы прессы официально не существовало» (Baring, 1911: 226).

Нередко при описании той или иной эпохи употребляется выражение: «это было в воздухе» — революция, реформы, смена власти и т. д. Это присутствие, предчувствие, ожидание нового, как правило, создается усилиями интеллигенции. Именно это позволило известному религиозному философу и публицисту В. В. Розанову заметить по поводу революции 1917 г. — «Собственно никакого сомнения, что Россию убила литература».

Другое дело, что, когда события (реформы, революция или перестройка) начинаются, интеллигенция полностью теряет инициативу и контроль над ситуацией (часто оправдываясь: «Мы не к этому призывали! Нас не поняли») и, если выживет, может вновь уйти в оппозицию, теперь уже к новому режиму. Существует огромный разрыв между высокими идеалами и теориями интеллигенции, начавшей процесс, и его реальным практическим завершением.

Таким образом, для интеллигенции важна идея, идеал, теория, а не действие. Она, скорее, своеобразный фермент, вызывающий брожение в обществе, недовольство существующим режимом, готовящий почву для революций или иных кардинальных перемен в обществе.

Во всей полноте русская интеллигенция расцвела во второй половине XIX — начале XX в. Однако в том или ином виде она знакома русской истории в разные эпохи. Например, А. М. Курбский (1528–1583) — князь, государственный деятель, сподвижник Ивана IV, затем бежавший в Литву (ученые до сих пор спорят — предательство это было или борьба с тиранией). Человек прекрасно образованный, известно, что он изучал грамматику, астрономию, риторику, историю и философию, прекрасно владел иностранными языками, сам писал обличительные памфлеты против своего бывшего господина. Оказавшись на Западе, он активно критиковал и католическую церковь. И уж конечно, — правление Ивана Грозного и современную ему российскую действительность. Образ, вполне вписывающийся в общую картину русской интеллигенции.

Были и другие, «забраживавшие» русское общество в самые разные периоды: А. Н. Радищев и Н. И. Новиков, П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен, западники и славянофилы, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, В. Г. Белинский и многие другие. По мере расширения и укрепления государства российского, распространения образования, усиления связей с Западом увеличивался и круг недовольных существующим режимом.

В советское время на первом этапе интеллигенции был нанесен сильнейший удар. Во-первых, ее идеи, воплотившись в жизнь, продемонстрировали свою нежизнеспособность. Во-вторых, цвет русской интеллигенции был либо уничтожен, либо выслан из страны. Советское правительство, руководители которого выросли на трудах этой самой интеллигенции, прекрасно понимали, какое влияние она оказывает на общество, сея сомнения и недовольство режимом. Поэтому приговор был суров. Созданная же так называемая новая интеллигенция не имела ничего общего со старым явлением, кроме, разве, названия. Не случайно даже сам термин в этот период наполняется новым, более общим, смыслом, чтобы полностью уничтожить всякое воспоминание о старой русской интеллигенции. Естественно, не издаются труды философов-интеллигентов, их имена как бы вычеркиваются из русской истории. Когда много лет спустя, после начала перестройки, труды старой русской интеллигенции были опубликованы и стали доступны всем, публику ждало некоторое разочарование — ничего особенного с политической точки зрения в них не было.

Философ Ф. А. Степун писал в эмиграции о «новой» советской интеллигенции: «Число интеллигенции в старом смысле в Советской России в настоящее время весьма незначительно. То, что заграницей считается новой советской интеллигенцией, является полной противоположностью тому, чем были рыцари интеллигентского ордена. Старые интеллигенты были профессионалами идеологических построений и явными дилетантами в практической жизни… старая интеллигенция должна воскреснуть, но воскреснуть в новом облике. Не только России, но и всем европейским странам нужна элита людей, бескорыстно пекущаяся о страданиях униженных и оскорбленных, которых еще очень много в мире, строящая свою жизнь на исповедании правды, готовая на лишения и жертвы. Вот черты старой русской интеллигенции, которые должны вернуться в русскую жизнь. Дух же утопизма, дилетантского распорядительства в областях жизни, в которых ничего не понимаешь, и легкомысленной веры в то, что истины изобретаются философами, социологами и экономистами, а не даруются свыше, должен исчезнуть» (Степун, 2000: 625–626).

Однако в одном Степун ошибался: традиции старой русской интеллигенции были подспудно живы и в советской России, причем в самые строгие с идеологической точки зрения времена. Они пробивались в «разговорах на кухне», в трудах отдельных писателей и поэтов, как ни следила за ними цензура, в лекциях университетских профессоров. В конце 1950–1960-х гг. при первой же возможности во время «оттепели» эта традиция вышла наружу в виде так называемого диссидентского движения, которое стало тихо будоражить общество.

В конце XX в. возродившуюся новую интеллигенцию ждал еще один удар: оказалось, что столь желанное избавление от советского строя не решило основных проблем российской действительности. Как и когда-то, после революции, почва вновь ушла у нее из-под ног, и она оказалась без идей, идеалов и перспектив. Многие, провозгласившие себя интеллигенцией в новых условиях, всего лишь пользовались ситуацией и отнюдь не бескорыстно, что никак не вяжется с самой сутью интеллигенции.

Менялись названия, ориентиры, идеалы (нет единой линии), дети порой отрекались от отцов, но сохранялась общность черт: протест и критика существующего режима, оппозиция к государственной власти, изолированность от народа и правительства, западная ориентация, наличие идеи, порой переходящей в подобие религии, огромная роль в формировании общественного мнения в русской жизни вообще. Не просто чудаки и мечтатели, витающие в облаках, они жгли и жалили, бичевали и развенчивали вполне успешно, в конце концов расшатывая государственные устои (в этом их «деятельность» была успешной).

Несмотря на оторванность от народа и ориентацию на Запад, интеллигенция воплощала многие черты русского характера. Преданность идее, своеобразную религиозность (даже если бог — отрицание), вечный поиск веры и идеала, доведение всего до крайности, критиканство — все это свойственно русской культуре в целом. При всем ее «западничестве» она перемалывала западные идеи на русский лад, изменяя их порой до неузнаваемости. При крайне критическом, скептическом, а порой прямо нигилистическом отношении к жизни русской интеллигенции свойственны и высокая жертвенность, и готовность умереть ради идеи, и бескорыстность.

Русскую интеллигенцию нельзя оценивать с позиций «хорошо или плохо», «нравится или не нравится». Она неотъемлемая составляющая русской жизни, и без нее русский мир будет неполным. Она своеобразный и в каком-то смысле необходимый обществу «возмутитель спокойствия». Сейчас, со времен перестройки, в эпоху слабой власти интеллигенция в России практически отсутствует. Здесь нет для нее питательной среды: что толку противостоять тому, что и так еле держится. Те же, кто относят себя к разряду современных интеллигентов, либо преследуют политические, либо нередко экономические, словом, какие-то практические цели.

Интеллигенцию часто ругают или превозносят, исходя из политических или религиозных взглядов авторов. Лучше всего просто признать, что она естественное явление русской жизни.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

    1. Baring, M. (1911) The Russian People. L.
    2. Lampert, E. (1957) Studies in Rebellion. L.
    3. Pipes, R. (1961) The Historical Evolution of the Russian Intelligentsia // The Russian Intelligentsia. N. Y.
    4. Боборыкин, П. Д. (2003) За полвека. М.
    5. Бунин, И. (2003) Окаянные дни. М.
    6. Вехи (1909) М.
    7. Виноградов, В. В. (1961) Проблема авторства и теория стилей. М.
    8. Виноградов, В. В. (1994) История слов: около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. Словарная статья «Интеллигенция». М.: Толк.
    9. Горький, М. (1966) Письма к Пешковой Е. П. // Архив Горького. Т. 9. М.: Художественная литература.
    10. Добролюбов, Н. А. (1916) Огни. Кн. 1. Пг.
    11. Дружба народов (2000) № 8.
    12. Желтов, И. М. (1890) Иноязычие в русском языке // Филологические записки, вып. 4–5. Воронеж.
    13. Интеллигенция — Власть — Народ. Антология (1992) / Сост. Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. М.: Наука.
    14. Историческая энциклопедия (1965) Т. 6. М.
    15. Мещерский, В. П. (2001) Мои воспоминания. М.
    16. Новое время. (1909) 23 апр. СПб.
    17. Новый мир (1991) № 5.
    18. Новый мир (1993) № 2.
    19. Российская цивилизация (2001) Энциклопедический словарь. М.
    20. Солженицын, А. И. (2004) На возврате дыхания. М.
    21. Степун, Ф. А. (2000) Сочинения. М.
    22. Троцкий, Л. Д. (1926) Сочинения. Т. 20. М.–Л.
    23. Федотов, Г. (1981) Россия и свобода: Сборник статей. N. Y.

http://national-mentalities.ru/diversity/russkij_nacionalnyj_harakter_i_mentalitet/pavlovskaya_a_v_russkaya_intelligenciya/

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

14 + восемь =