Пустовая В.Е. Дискуссия об интеллигенции в литературных журналах постсоветской эпохи: логика трансформации понятия

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования

Актуальность данного исследования обусловлена необходимостью обобщить новейшие публицистические и литературно-критические высказывания, посвященные теме интеллигенции, а также выявить возможную преемственность современных «интеллигентоведческих»¹ публикаций по отношению к известным образцам публицистики об интеллигенции ХХ века.

Состояние и степень разработанности проблемы

В рамках существующих опытов обозрения и систематизации «интеллигентоведческих» высказываний ХХ века² продолжительная полемика об интеллигенции в новейших литературных журналах не была изучена. Равно как не исследованным осталось место литературной критики и полемики о путях новейшей литературы в журнальной дискуссии об интеллигенции. Не было уделено специальное внимание сопоставлению современных «интеллигентоведческих» публикаций с теми, что уже вошли в историю публицистики и интеллигентского сознания ХХ века.

Обоснование метода

Изучение логики трансформации понятия «интеллигенция» предполагает применение культурно-мифологического метода исследования материалов «интеллигентоведческой» дискуссии. Начальная трудность всякого исследования, посвященного самосознанию интеллигенции, состоит в невозможности однозначно определить предмет разговора. Проблематичность определения интеллигенции в первую очередь связана с невозможностью разделить в рамках «интеллигентоведческого» исследования субъект и объект. Интерпретация понятия «интеллигенция» оказывается связанным с самоидентификацией по отношению к нему. Каково бы ни было содержание понятия «интеллигенция», оно всякий раз призвано выполнять функцию ценностной ориентации, обязывать к определенному духовному настрою или общественному позиционированию. Вот почему заявка на окончательное определение интеллигенции в научном исследовании непродуктивна. Априорное определение интеллигенции ограничивает сферу применимости выводов исследователя: любой человек, определяющий себя в рамках интеллигентского самосознания иначе, нежели как «работника умственного труда», вправе проигнорировать все оценки, сделанные исследователем на основе выдвинутого определения. А исследователь, исходящий из такого определения, игнорирует сложность и противоречивость самого интеллигентского самосознания как объекта «интеллигентоведения».

Культурно-мифологический подход к феномену интеллигенции позволяет избежать искажения результатов исследования, потому что предполагает противоречивость изучаемого материала и не ограничивает исследователя исходным определением предмета. Его цель – изучить проявления самосознания интеллигенции и в рамках такого исследования сопоставить, систематизировать и объединить в единую мифологическую картину любые «интеллигентоведческие» высказывания, из какого бы определения интеллигенции и отношения к ней они ни исходили. Такой подход обеспечивает обобщение «интеллигентоведческих» высказываний в картину той степени целостности, при которой становится возможным за частными суждениями публицистов и критиков увидеть логику трансформации понятия «интеллигенции» в наши дни.

Объект исследования

Мы выбрали объектом нашего исследования толстые литературные журналы («Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Континент», «Звезда», «Нева», «Вестник Европы»), поскольку это исторически сложившийся, специфически национальный тип издания, традиционно бытовавший как сфера проявления самосознания отечественной интеллигенции. Литературный журнал в России носит не узкопрофессиональный, а общегуманитарный характер и отличается высоким уровнем культурного обобщения. Мы также имели в виду типологическое отличие журнальной публицистики от газетной. Материалы дискуссии об интеллигенции в литературных журналах 1990-х– 2000-х годов вполне соответствуют сформулированным Е.П. Прохоровым принципам «системного обобщения», «масштабности» и «проблемности» как отличительным для «журнально-публицистического типа мышления»³, а потому позволяют исследовать проблему постсоветского самосознания интеллигенции наиболее глубоко.

В работе дополнительно использованы материалы «интеллигентоведческой» дискуссии в аналитических литературных («Вопросы литературы», «Новое литературное обозрение», «Критическая масса») и аналитических гуманитарных изданиях («Вопросы философии», «Неприкосновенный запас», «Свободная мысль – XXI», «Век ХХ и мир»).

Предмет исследования

• самосознание отечественной интеллигенции в отражении постсоветской публицистики и критики.

Цель диссертации

• анализ трансформации культурно-мифологических представлений об интеллигенции в ходе постсоветской журнальной дискуссии об интеллигенции. Наше исследование, таким образом, носит отчасти междисциплинарный характер, поскольку раскрывает культурно-мифологическое значение новейших образцов публицистики и критики об интеллигенции.

Эмпирическая база исследования

включает как публицистику и литературную критику постсоветского времени (1989-2008 гг.), так и публицистику об интеллигенции ХХ века: сборники «Вехи», «Интеллигенция в России», «В защиту интеллигенции», «Смена вех», публицистику Д.С. Мережковского, Р. Иванова-Разумника, А.А. Блока, М. Горького, Г.П. Федотова, А.И. Солженицына, Г.С. Померанца, В.Ф. Кормера, а также выступления о проблемах культуры и интеллигенции С.С. Аверинцева и Д.С. Лихачева.

Теоретико-методологическая база исследования

включает в себя труды по мифологии (А.Ф. Лосева, Э. Кассирера, Л.Г. Ионина, В.Н. Топорова, М.М. Маковского, А.Ф. Косарева, Е.А. Ермолина) и мифологии интеллигенции (М.Ю. Лотмана, А.В. Соколова, Н.А. Богомолова, А.С. Кустарева, В.В. Глебкина), философские труды Н.А. Бердяева, М.К. Мамардашвили; историко-философское исследование М. Саркисянца, социокультурные размышления А.С. Панарина; труды по истории русской интеллигенции Р. Пайпса и Е.Л. Рудницкой; работы по социологии интеллигенции Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина; новейшие сборники научных статей об интеллигенции и «интеллигентоведческой» мысли «Русская интеллигенция. История и судьба» (М., 2000), «Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: история и типология» (М., 1999), «Сборник “Вехи” в контексте русской культуры» (М., 2007); сборники научных докладов по проблемам «интеллигентоведения» «Интеллигенция России в истории ХХ века: неоконченные споры» (Екатеринбург, 1998), «Интеллигент и интеллигентоведение на рубеже ХХI века: итоги пройденного пути и перспективы» (Иваново, 1999), «Интеллигентоведение: проблемы становления нового вузовского курса» (Иваново, 2000), «Российская интеллигенция: критика исторического опыта» (Екатеринбург, 2001); исследования по истории отечественной публицистики И.В. Кузнецова, С.Я. Махониной и Л.Ш. Вильчек, исследования по теории публицистики и журналистики Е.П. Прохорова.

Научная достоверность

исследования обеспечивается применением культурно-мифологического метода, адекватного предмету исследования, историческим методом рассмотрения интеллигентского самосознания, сопоставлением научных и публицистических исследований интеллигентского мифа, обширным эмпирическим материалом.

Научная новизна исследования

заключается в том, что в нем впервые:

1. систематизированы результаты публицистической и литературно-критической полемики об интеллигенции в толстых литературных журналах новейшего времени;
2. показана преемственность идей новейших публицистов и критиков, писавших на тему интеллигенции, по отношению к «интеллигентоведческой» публицистике ХХ века;
3. показана роль новейшей литературной критики в процессе трансформации интеллигентского самосознания;
4. осмыслен научный потенциал понятия «исторической интеллигенции», принципиального для уточнения и конкретизации предмета «интеллигентоведческой» дискуссии в новейшее время;
5. осмыслено распространенное представление о «беспочвенности» интеллигенции как позитивная доминанта интеллигентского самосознания.

Научно-практическая значимость исследования

заключается в:

• обобщении выводов новейшей журнальной полемики об интеллигенции,
• анализе актуальных трансформаций отечественного интеллигентского мифа,
• выявлении положений формирующегося в данный момент новейшего культурного мифа об интеллигенции,
• включении современной публицистики и критики в контекст истории «интеллигентоведческой» журналистики ХХ века и, в целом, историю отечественного культурного самосознания.

Апробация работы

Работа обсуждалась на заседаниях кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики Московского государственного университета. Основные положения диссертации изложены в ряде научных публикаций, а также были представлены в виде докладов на межвузовских конференциях.

Основные положения, выносимые на защиту

Результатом исследования стал ряд научных заключений, которые представляются существенными для выработки продуктивных «интеллигентоведческих» методов, систематизации и культурно-мифологической интерпретации проявлений интеллигентского самосознания.

1. Для развития научных методов «интеллигентоведения» продуктивно снять задачу априорного определения интеллигенции как научную проблему и в рамках единой культурно-мифологической картины систематизировать и интерпретировать любые проявления самосознания интеллигенции, из какого бы определения интеллигенции и отношения к ней они ни исходили.
2. Наблюдаемое в рамках новейшей журнальной дискуссии об интеллигенции разделение объектов высказывания является принципиальным для разграничения интерпретационных контекстов понятия «интеллигенция». Выделяются социологический контекст как внемифологический (то есть не связанный с ценностным самоопределением интеллигента, а описывающий его исключительно при помощи внешних, социально-экономических характеристик), исторический мифологический контекст (описывающий самосознание интеллигенции от момента возникновения до начала 1990-х годов) и новейший мифологический контекст (описывающий самосознание интеллигенции с начала 1990-х годов).
3. Для описания интеллигентского мифа до начала 1990-х годов предлагается вслед за И. Николаевой⁴ использовать понятие «исторической интеллигенции» как обозначение носителей интеллигентского самосознания при абсолютистской или тоталитарной государственности, действовавших как ведущая сила социально-политической модернизации России, а в новое время ставших субъектом пресловутого «кризиса» интеллигенции.
4. Описание самосознания исторической интеллигенции возможно в понятиях «оппозиционности», «атеизма», «нигилизма», «рационализма», «утопизма», «радикализма», «революционности», «народолюбия», «дилетантизма». Выделив две трактовки происхождения исторического интеллигентского самосознания (теории культурного раскола или социального дисбаланса русского общества), возможно формулировать историческую роль русской интеллигенции как задачу европеизации российской культуры, преломившуюся в деле русской революции. Названные свойства и роль исторической интеллигенции представляется продуктивным трактовать в связи с отрицательным идеалом «беспочвенности» как основы самосознания русского исторического интеллигента.
5. Факторами кризисной трансформации мифологии русской интеллигенции следует признать системное перестроение отечественной культуры и связанное с ним представление о непродуктивности принципов исторического самосознания интеллигенции в новейших условиях.
6. Новейшее бытование культурного мифа об интеллигенции характеризуется, главным образом, критикой и разрушением исторически действовавших положений культурного мифа русской интеллигенции и выработкой основ самосознания современных российских интеллигентов. Таким образом, в новейшей журнальной дискуссии об интеллигенции выделяются два направления: критическое и проективное.
7. Полемика исторического и новейшего самоопределений русской интеллигенции может быть описана в рамках оппозиций социального и философского, сословного и личностного, политического и культурного понимания интеллигенцией своей сути и предназначения.Впервые эти оппозиции как базисная дилемма отечественного интеллигентского самосознания были обозначены в сборнике статей об интеллигенции «Вехи», полемичном по отношению к исторической традиции самосознания русских интеллигентов.
8. Критическое направление журнальной дискуссии об интеллигенции было задано жизнетворческой реформой самосознания интеллигента, нацеленной на изживание его социальной «беспочвенности». Но в рамках жизнетворческой критики исторического интеллигентского самосознания не были выработаны принципы самосознания интеллигенции новейшей.
9. Проективное направление журнальной дискуссии об интеллигенции предполагает становление мифологии культурной элиты, или духовной аристократии, как определяющей для самосознания новейшей интеллигенции. Для элитарной мифологии интеллигенции характерны принципы утверждения достоинства не массовой культуры, дистанцирования от массовой культуры, построения ценностной вертикали, социально-экономической независимости.
10. Одновременнов процессе становления новейшей мифологии интеллигенции происходит переосмысление понятия «интеллигенция» в философско-персоналистском ключе. Историческая интеллигенция как сословие, определенное и объединенное отрицательным идеалом «беспочвенности», таким образом, в новейшей мифологии преобразуется в интеллигенцию как «культурно-экзистенциальный тип»⁵ личности, интерпретирующей «беспочвенность» как свободу.
11. Выявлены преемственность новейших попыток изживания отрицательного принципа «беспочвенности» по отношению к «веховской» идее о жизнетворческом спасении интеллигентной личности и преемственность идеи творческой значимости личности для преображения общественного контекста, утверждаемой новейшим интеллигентским самосознанием, – по отношению к персоналистскому максимализму «Вех». Выявлена преемственность проекта новейшей интеллигенции как культурной элиты по отношению к «интеллигентоведческим» идеям Г. Федотова и Г. Померанца. Доказана полемичность новейших опытов жизнетворческого, культурного, личностного перестроений интеллигентского самосознания по отношению к историческому мифу русской интеллигенции.
12. Исследование новейшей журнальной дискуссии об интеллигенции показывает, что пресловутый «кризис» интеллигенции в России обозначал только смену ценностных ориентаций, составлявших основу исторически действовавшего интеллигентского мифа. Это позволяет сделать вывод о том, что сама по себе мифология интеллигенции как явление духовной и общественной жизни в России будет существовать в новом веке, равно как не прервется и дискуссия об интеллигенции, призванная отражать и реформировать ее актуальное самосознание.

Структура работы

Работа состоит из введения, трех глав, включающих по два раздела, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении определены объект и предмет исследования, его цель и задачи, указаны теоретико-методологическая и эмпирическая база, сделано обоснование культурно-мифологического метода. Также здесь оценена степень изученности темы, обоснованы актуальность, новизна, научно-практическая значимость работы.

Первая глава «Дискуссия об интеллигенции ХХ – начала ХХI веков: обзор авторов и позиций» показывает полемичность подходов к проблеме интеллигенции в отечественной публицистике ХХ века и обозначает основные направления постсоветской дискуссии об интеллигенции.

Первый раздел посвящен обозрению выдающихся образцов «интеллигентоведческой» мысли в публицистике 1900-х – 1980-х годов. Здесь показаны обстоятельства создания и раскрыто значение сборника «Вехи» как переломной точки в самосознании русской интеллигенции. Острота полемики вокруг «Вех» была определена радикальностью «веховской» реформы интеллигентского самосознания. Социальной, коллективистской, революционной, политической ориентации русского образованного сознания в «Вехах» противопоставлено внимание к духовному, индивидуальному, созидательному, религиозному аспектам человеческой жизни. «Вехи», таким образом, переориентировали современников-интеллигентов с внешней проблематики (партийные программы, политическая борьба) на внутреннюю (идея творческого преображения личности как основы общественных преобразований). Здесь же сделано обозрение «интеллигентоведческих» высказываний, вошедших в историю журналистики и интеллигентского самосознания ХХ века, от Д. Мережковского до В. Кормера.

Во втором разделе сделан вступительный обзор журнальной дискуссии об интеллигенции 1990-х – 2000-х годов, раскрыты задачи дискуссии, оценен вклад отдельных журналов и авторов в развитие современной мысли об интеллигенции. Значимость типа толстого литературного журнала как площадки новейшей дискуссии объяснена его более чем цеховой ориентацией: ставя перед собой журналистские задачи, участвуя в литературном процессе, сохраняя ценностную иерархию в культуре, толстые журналы выполняют миссию обобщения гуманитарных тенденций времени. Типологическими особенностями издания мотивируется способность толстожурнальной критики преодолеть узкую специализированность задачи и выйти на обобщение тенденций в разных сферах духовной жизни общества. Именно поэтому литературная критика смогла принять заметное участие в журнальной дискуссии об интеллигенции: в общем объеме новейших журнальных публикаций о проблеме интеллигенции литературно-критические высказывания занимают немногим меньше трети. В работе освещен вклад в «интеллигентоведческую» дискуссию критиков А. Агеева, Л. Аннинского, В. Губайловского, Е. Ермолина, В. Курицына, А. Латыниной, С. Рассадина, М. Ремизовой, И. Роднянской, писателей Д. Быкова, А. Дмитриева, В. Маканина, Б. Васильева, А. Мелихова, В. Пьецуха, О. Павлова.

В рамках новейшей дискуссии об интеллигенции созревала творческая задача приобщения к наследию «Вех». Для ее выполнения необходимо было не только прочесть и осознать «Вехи» как возвращенную часть культурной памяти, но и создать законченное размышление об интеллигенции, исходя из социально-духовной коллизии уже настоящего времени. По нашему мнению, к столетнему юбилею «Вех», грядущему в 2009 году, современными публицистами и критиками подготовлен достойный внимания корпус текстов о духовном предназначении, общественной роли и свойствах интеллигенции, в которых была завершена начатая «веховцами» критика исторических свойств и исторической роли русской интеллигенции, а также получила новую актуальность поставленная «веховцами» проблема личности в самосознании интеллигенции.

Пик журнальной дискуссии об интеллигенции приходится на 1993–1994, 1998–2002 годы, что соответствует, в первом случае, времени подведения итогов реформ и, во втором, времени переориентации общественного самосознания с кризисного на созидательное. Два пика соответствуют и двойной задаче дискуссии. В начале 1990-х преобладают покаянные публикации, направленные на осмысление исторического опыта русской интеллигенции. К началу 2000-х уже преобладают материалы, проектирующие роль интеллигенции и интеллигентских ценностей в новом веке. От фиксации кризиса интеллигенции авторы журналов переходят к переопределению самого понятия. Описав историческую интеллигенцию как самобытный феномен российской культуры и политики, авторы подводят итог дореволюционному и советскому периодам ее существования. А обнаружив исчерпанность исторической роли и системы ценностей интеллигенции, делают попытки создать проект новой интеллигенции.

Вторая глава «Современный кризис интеллигенции как исчерпание ее исторической традиции» посвящена раскрытию традиционного отечественного содержания понятия «интеллигенция» как мифологического и показывает существо наблюдаемого сегодня «кризиса» интеллигенции как пересмотр ее исторической традиции.

В первом разделе для определения действительного субъекта так называемого кризиса русской интеллигенции в научный оборот предлагается ввести понятие «исторической интеллигенции» как обозначение творца и объекта мифологии, подвергнутой переосмыслению в наши дни. Корректное толкование «Вех» невозможно без того, чтобы понять историчность, а значит, относительность значения, которое авторы сборника придавали понятию «интеллигенция». Говоря об интеллигенции, авторы сборника «Вехи» имели в виду его исторически укоренившееся национальное значение – «исторически сложившийся характер ее (России. – В.П.) интеллигенции»⁶. Среди новейших авторов непосредственно понятие «исторической интеллигенции» использует только И. Николаева⁷, у других авторов мы встречаем синонимичные выражения. Хронологические рамки существования русской исторической интеллигенции можно обозначить, с одной стороны, эпохой петровских преобразований и, с другой, последней «революцией» прошедшего века – либеральными реформами конца 1980-х – начала 1990-х годов. Эти рамки обусловлены периодом действенности группового самосознания русской интеллигенции как культурного мифа. Самосознание русской интеллигенции было сформировано под влиянием комплекса обстоятельств, культурных, социальных и политических, и пришло к самоисчерпанию в тот момент, когда эти обстоятельства кардинально переменились.

Обобщая теории происхождения русской интеллигенции, можно сказать, что традиция русской интеллигенции исследователями трактуется как феномен «невроза», неблагополучия государственной и культурной систем в России. В самой трактовке системного «невроза», вызвавшего к жизни самосознание русской интеллигенции, можно выделить два направления. Одно из них, старейшее, фактором появления интеллигенции в России считает культурный раскол, причины которого коренятся в укладе еще Киевской Руси, но видимо обозначились после петровских преобразований. Второе, популярное в новейшее время, не углубляется в культурологические предпосылки и обосновывает специфику интеллигентского самосознания социальным расколом – неравноправием общественных сил в деспотически, иерархично устроенном российском государстве. Но оба подхода совмещены в статье Г. Федотова «Трагедия интеллигенции», в которой национальное значение интеллигенции обусловлено задачей ускоренной «европеизации России, заостренной, со второй половины XIX века, в революции»⁸.

Европеизация России как задача приобщения всей страны к интеллигентской просвещенности ставила интеллигенцию перед необходимостью преодолеть культурный разрыв между нею и целым русского общества. В силу исторической оторванности от основ национальной жизни, русская интеллигенция «беспочвенность» своего духа поняла как препятствие, роковое проклятие отчужденности, как «непереступимую», по выражению А. Блока, «черту, отделяющую интеллигенцию от России»⁹. Но, избывая исторически обусловленную отчужденность от целого, интеллигенция предавала свою свободу. Не раскрепощение сознания, а снятие внешних, социальных скреп стало главным историческим интересом интеллигенции как носительницы реформационного начала в стране. Из положительного основания духовной деятельности свобода преломилась в «беспочвенность» как «идеал», по выражению Г. Федотова, «отрицательный»¹⁰. «Беспочвенность» как проблематический стержень отечественного интеллигентского мифа пронизывает бытие русского интеллигента начиная с истории возникновения его самосознания и заканчивая его историческим действием, направленным на разрушение существующего государственного и иного порядка, т.е. «почвы».

В статьях «веховцев» интересна сквозная тема «интеллигентского мундира» (у С. Булгакова, П. Струве, С. Франка). Будучи следствием обстоятельств происхождения русской интеллигенции, ее самобытные свойства, в свою очередь, становились фактором, влияющим на духовный облик любого образованного человека, ведь определить себя относительно идеалов русской интеллигенции значило занять позицию по отношению к прогрессивному, европеизованному идеалу России. «Мундир» определял русского интеллигента не как индивидуальность, а как точку приложения интеллигентского мифа.

Именно от «веховцев» отталкиваются современные опыты публицистического портретирования русской интеллигенции. Исторический портрет («мундир») русского интеллигента, в итоговом его, от «Вех» и до наших дней, осмыслении, непременно включает в себя следующие черты: оппозиционность (социальное измерение), атеизм и нигилизм (религиозно-ценностное измерение), рационализм и утопизм (мировоззренческое измерение), радикализм и революционность (политическое измерение), народолюбие (этическое измерение), дилетантизм (культурное измерение). Все черты исторического интеллигентского облика взаимосвязаны между собой и коренятся в идее «беспочвенности» как основе отрицательного интеллигентского идеала. В нашей работе сделан сопоставительный анализ высказываний об этих определяющих свойствах исторической интеллигенции в публицистике ХХ века и новейшего времени.

Самостоятельное направление в современной дискуссии об интеллигенции – вопрос о преемственности советского образованного слоя по отношению к исторической, дореволюционной интеллигентской традиции. Идея прерывности исторической традиции русской интеллигенции развивается новейшими авторами в контексте размышления о сломе самого хода российской истории. Два фактора, обусловивших, по мнению публицистов, прерывание исторической интеллигентской традиции, – физическое уничтожение дореволюционного интеллигентского слоя в советском государстве и параллельное конструирование советского интеллигентского мифа с целью ценностной нейтрализации исторической интеллигентской мифологии. В рамках концепции, по которой советская интеллигенция не наследует исторической традиции, ее существование ограничивается периодом существования советской государственности (пр., А. Агеев, Б. Дубин, Л. Гудков). В рамках такой концепции советская интеллигенция выступает как «образованщина» в том смысле, что это, по выражению А. Бочарова, «слой образованных людей вместо интеллигенции»¹¹. Именно замену исторической интеллигенции слоем советских образованных людей считает А. Солженицын причиной размывания и интеллигентского самосознания, и смысловых границ понятия «интеллигенция»¹². Результатом прерывания исторической традиции интеллигенции в советское время стал слом интеллигентского самосознания (статьи А. Солженицына и В. Кормера¹³). В новейшей дискуссии тема «образованщины», сама наследующая критике «интеллигентщины» в «Вехах», получает продолжение в обличении «полуинтеллигенции».

Противоположный взгляд на вопрос о преемственности советского образованного самосознания по отношению к дореволюционной интеллигентской традиции фиксирует возрождение исторического интеллигентского типа в 1960-е годы, случившееся постольку, поскольку советская государственность наследует черты монархии, неизбежно продлевая историческую миссию интеллигенции по европеизации, демократизации и секуляризации (деидеологизации) отечественной культуры и общества.

Второй раздел показывает современный кризис интеллигенции как следствие исчерпанности ее исторической традиции. Проведена аналогия между обстоятельствами кризиса интеллигентского самосознания «веховского» времени по отношению к его условиям в наши дни: в обоих случаях кризису предшествовал политический переворот и ощущение обществом неполноты его результатов, так что сам кризис интеллигентского самосознания становился «фокусом» для осмысления общественных перемен. Актуальный образ исторической интеллигенции появляется в новейшей публицистике и критике в связи со сломом тоталитарного строя. Это не героический и не трагический, а сатирический, сниженный образ. Иронизируя над революционными чаяниями постсоветской интеллигенции, авторы во многом иронизируют над самими собой, оформляя таким образом свой отказ от исторической интеллигентской традиции и выражая свое разочарование в исторической интеллигентской миссии.

Таким образом, субъектом кризиса интеллигенции и в осмыслении «веховцев», и в новейшей критике и публицистике является историческая традиция русской интеллигенции. Изменение социально-политических обстоятельств спровоцировало кризис исторического самосознания русской интеллигенции постольку, поскольку было следствием осуществления ее исторической задачи по европеизации России и ставило интеллигенцию перед необходимостью осознания новых задач и трансформации исторически обусловленных духовных свойств.

Раскрыта тема политического, экономического, социального и духовного поражений интеллигенции как главный повод к высказыванию для участников журнальной «интеллигентоведческой» дискуссии 1990-х годов. Традиция интеллигентства развивалась в условиях, принципиально отличных от обстоятельств новейшей цивилизации, и потому интеллигенция как субъект российской истории подвергается трансформации в период радикальной ломки государственной системы и устоев общественной жизни.

Освещена переоценка исторической роли и исторических свойств русской интеллигенции в новейшей публицистике и критике.

Поскольку осуществление исторической миссии интеллигенции происходило каждый раз через слом существующей реальности, новейшие авторы склонны оценивать историческую роль русской интеллигенции как деструктивную и анти-эволюционную. Задачи европеизации и демократизации общества позиционировали интеллигенцию как силу, принципиально враждебную существующему порядку вещей. Осуществление исторической задачи русской интеллигенции сняло предпосылки ее социальной «беспочвенности». Самосознание постперестроечной интеллигенции уже не определяется ситуацией раскола, а значит, историческое бремя отрицания существующего контекста сменилось задачей творческого участия в нем. Способом перевоспитания интеллигентной личности в «Вехах» выбрано ее жизнетворческое спасение, поскольку жизнетворческий проект личности принципиально противоположен оппозиционной ориентации исторического интеллигента. «Героический максимализм» в самосознании интеллигенции предполагалось заменить на идеал «устойчивой, дисциплинированной, работоспособной личности, держащейся на своих ногах, а не на волне общественной истерики»¹⁴. В новейшее время жизнетворческая реформа самосознания русской интеллигенции выражается в его переориентации с оппозиции – на творчество, с обличительства – на причастность, с радикализма – на диалог, с дилетантизма – на профессионализм, с рационализма и революционного утопизма – на опыт и повседневное созидание (Б. Дубин, М. Гаспаров, А. Секацкий, Ю. Латынина, В. Мау, К. Азадовский, А. Агеев, А. Быстрицкий, Л. Афонский, С. Файбисович, Б. Фирсов и др.).

Задаче снятия исторического «невроза» социальной «беспочвенности», оппозиционности и нежизнеспособности русского интеллигента отвечает популярный проект конверсии интеллигенции в интеллектуалов. Апологетами новейшего российского «интеллектуализма» – А. Агеевым, А. Быстрицким, М. Бергом, Д. Драгунским, А. Кивой, В. Мау, А. Секацким, Ю. Шрейдером – проект трактуется как обусловленный новыми экономическими обстоятельствами и нацеленный на прививание интеллигентов-«дилетантов» к профессиональной «почве». Однако в контексте кризиса исторического самосознания интеллигенции проект превращения интеллигентов в интеллектуалов может быть истолкован как антипроект, в основании имеющий не утверждение, а отталкивание. Проективный образ отечественного интеллектуала включает в себя антиподные по отношению к исторической традиции интеллигенции черты. Отрицательный смысл интеллектуального проекта раскрывает А. Скидан¹⁵. Последовательно полемизирует с отечественным интеллектуальным проектом Андрей Архангельский, делая вывод о неполноте и искусственности отечественной модели интеллектуала.

Жизнетворческий и интеллектуальный проекты трансформации исторического интеллигентского самосознания возникли в результате кризиса интеллигентской традиции в России и направлены на снятие социальной «беспочвенности» интеллигента, переориентацию его социальной позиции с оппозиционной на творческую. Риск абсолютизации проектов по укоренению интеллигенции в социальной «почве» состоит в возможном усечения самой сути интеллигентности до, по выражению А. Архангельского, «интеллекта без рефлексии»¹⁶. Решая проблему социального самоопределения новейшего интеллигента, они не затрагивают вопроса о его личностном самосознании. Этот вопрос разрешается в рамках другого проекта – интеллигенции как культурной элиты, или духовной аристократии.

Третья глава «Истоки обновления понятия» показывает связь самосознания интеллигенции с судьбой отечественной культуры в новейшее время и освещает опыты по созданию культурологической и персоналистской трактовок понятия «интеллигенция», полемичного по отношению к исторической традиции истолкования понятия.

В первом разделе кризис интеллигенции показан как часть системного перестроения отечественной культуры. Кризисные процессы в культуре – ослабление рефлексивности, отход от литературоцентризма, размывание ценностной вертикали, утрата гуманистического пафоса – раскрыты в их освещении современной критикой и публицистикой и в связи с кризисным самосознанием отечественной интеллигенции. Отмечена и позитивная трактовка системного культурного перестроения как ухода от закрытой, государственно детерминированной, не конкурентной, жестко иерархичной модели культуры. В ситуации деконструкции тоталитарного культурного единообразия так называемая высокая, или качественная, литература поставлена в непривычную ситуацию риска, когда не только государство, но и сама культурная традиция уже не гарантируют ей ни публики, ни экономической защищенности, ни значимого общественного статуса. Стандарты высокой культуры и, в частности, качественной литературы лишаются предопределенности: критерии оценки произведения вновь становятся дискуссионными. Новая культурная ситуация характеризуется альтернативностью и соответствует не вертикальной, а горизонтальной культурной модели, формируя множество центров притяжения творческих сил и потребительских интересов.

В ситуации дифференцированной культуры кризис интеллигенции – это кризис интеллигентских ценностей как всеобщих. В рамках массовой культуры, размывающей социальную и ценностную вертикаль, интеллигенция, как и литература, и высокая культура, теряет безусловную признанность, гарантированную влиятельность. Сама сфера этических, духовных и культурных ориентиров оказывается сужена в новейшей дискуссии до границ сословных интеллигентских интересов (А. Агеев, М. Загидуллина, В. Курицын, Б. Парамонов).

Кризис литературы – одно из направлений кризиса интеллигенции. Он так же развивался в контексте смены отечественной культурной модели и так же сочетал в себе значимость узкопрофессиональной и общенациональной проблем.

Литература, традиционный центр русской культуры, в новейшее время оказалась перед риском конкуренции со стороны визуальных искусств и средств развлечения, к тому же должна была перенастроить структуры и механизмы литературного процесса на законы рыночного существования. В рамках кризиса литературы можно было наблюдать такие явления, как девальвация слова и идеи, размывание критериев оценки, убывание рефлексивной способности литературной критики, распад связей между субъектами литературного процесса.

Литературоцентризм традиционного культурного сознания в России выразил себя в том, что понятие «интеллигент» включало в себя и понятие «писатель». Новейшая дискуссия об интеллигенции актуализировала интеллигентский пласт классического литературного наследия: отсылками к литературе XIX-го и начала XX-го веков оперируют публицисты. Для критиков актуальными точками притяжения разговора об интеллигенции становятся уже современные писатели. Три романа, стимулировавшие новый этап дискуссии об интеллигенции, – «Андеграунд, или Герой нашего времени» В. Маканина (1998), «<НРЗБ>» С. Гандлевского (2002), и «Учебник рисования» М. Кантора (2006). Обзорные статьи и объемные рецензии посвятили Маканину А. Немзер и Е. Ермолин, С. Гандлевскому – М. Ремизова, М. Кантору – А. Латынина и С. Шишкова-Шипунова. Если произведения классической литературы привлекаются как устоявшаяся, общепризнанная матрица смыслов, то на основе изучения текущей литературы критики позволяют себе сделать вывод о духовных тенденциях времени.

Мотивы постперестроечной прозы определены ситуацией кризиса интеллигенции. Необходимость переосмыслить положение и ценности интеллигенции в обстоятельствах новой эпохи вызывает в литературе «бум» исповедальности¹⁷. В статье М. Ремизовой «Астенический синдром. Образ интеллигента в современной прозе»¹⁸ подведены литературные итоги судьбе интеллигента в ХХ веке: критик показывает эволюцию образа интеллигента в отечественной прозе советского и новейшего времени. Жанровые обобщения прозы об интеллигенции делает Е. Ермолин в критическом эссе «Идеалисты. Интеллигенция бессмертна!».

Сопротивление участников дискуссии кризисной культурной ситуации выражается в формировании мифологии культурной элиты в новейшем интеллигентском самосознании. В рамках этой мифологии происходит актуализация идей Г. Федотова и Г. Померанца о судьбе интеллигенции после революции. Исторический жертвенный интеллигентский миф, аккумулировавший энергию революционного действия, переоформляется в новейший элитарный миф, призванный сконцентрировать культуростроительную энергию интеллигенции. Не политика, а культура становится приоритетной сферой самореализации интеллигента.

«Создание элиты, или духовной аристократии» Г. Федотов определял как «задачу, прямо противоположную той, которую ставила себе русская интеллигенция»¹⁸, и фиксировал расхождение политического и культурного самоосуществления русской интеллигенции как основание ее раскола. Оппозиция политики и культуры как сфер самореализации интеллигенции становится одним из направлений проблематики «Вех», вписываясь в принципиальные для сборника оппозиции внешнего и внутреннего, общественности и личности. Исторический опыт привел интеллигенцию к мысли о политике как сфере искажения своей духовной миссии (Г. Померанц, Н. Иванова, В. Серлдюченко, Б. Фирсов). В новое время интеллигенции достается в удел чистая область духа, вне социально-политических задач, осуществляемых другими общественными силами (пр., т.н. «средний класс») и государственными органами.

Проблема формирования культурной элиты – новейший извод проблемы интеллигентского самосознания, полемичный по отношению к принципам самоопределения исторической интеллигенции. В рамках самосознания интеллигенции происходит смена задачи политической борьбы – на задачу культурного творчества, задачи слияния с народным целым – на задачу дистанцирования от масс, пафоса жертвы – на пафос утверждения своего достоинства, принципа социальной ангажированности – на принцип независимости. Отмечены принципиальные совпадения идей современного исследователя С. Корнева²⁰ с проектом обновления интеллигентского самосознания Г. Федотова.

Проблема элиты ставится в рамках новейшей мифологии интеллигенции не как социально-экономическая проблема, а как проблема интеллигентского самосознания. Элитарное самосознание интеллигенции предполагает элитарность ее духовных ориентиров, в контексте массового общества подвергнутых изживанию как не прагматичные, не продаваемые, принципиально не подлежащие массовому потреблению. В новейших условиях народническая миссия просветительства, пропаганды культуры сменяется задачей создания пространства культуры для немногих, а «этика самоуничижения» интеллигенции – «новой этикой» утверждения ее «достоинства»²¹.

Второй раздел посвящен актуальному переосмыслению понятия «интеллигенция» в философско-персоналистском ключе. Постсоветское интеллигентское самосознание в России, обнаруживая кризис специфически национального, сословного мифа русской интеллигенции, обращается к вненациональным и внесословным основаниям своего бытия. Чтобы понять корни конфликта национального и вненационального, сословного и личностного (само)определения интеллигенции, необходимо воссоздать историю самого понятия «интеллигенция» в ее полноте.

За неоднозначностью понятия «интеллигенция» скрываются века его семантической эволюции. Бытование в рамках культурного мифа русской интеллигенции предполагало сугубо отечественную версию происхождения понятия: его автором (само)провозглашался писатель П. Боборыкин, в действительно бывший только популяризатором понятия²². Напротив, новейшие попытки выхода за пределы исторически существовавшего мифа предполагают углубление в историю понятия «интеллигенция», выявление не отрефлексированных связей между древнейшим и проектируемым в новейшее время значением слова. Именно так решается проблема пересмотра отечественного интеллигентского мифа в статье И. Николаевой, которая противопоставляет «социологическую интерпретацию термина» – «философским и культурологическим способам определения интеллигенции» и обращается к философским корням понятия, видя в них теоретическую основу его переосмысления²³. В статье И. Николаевой, как и в работах В. Глебкина, И. Кондакова, Ю. Степанова²⁴ исследуется связь отечественной трактовки понятия с его бытованием в немецкой философии, а также древнеримскими и древнегреческими корнями. История слова «интеллигенция» показывает, что в отечественном интеллигентском самосознании переплелись конкретно-социальная и отвлечено-философская интерпретации понятия. Это становится ключом к пониманию новейшей реформы интеллигентского самосознания в России, совершающего в обратную сторону тот путь, который когда-то прошло понятие, приживаясь на отечественной почве, – от «интеллигенции» как сословия к «интеллигенции» как «духовной сущности»²⁵.

Социологическое укоренение понятия в России по отношению к его философской предыстории представляет собой интерпретацию высшей свободы сознания, явленной в интеллигенции, как предпосылки ее социальной «беспочвенности». В отечественную «интеллигентоведческую» дискуссию слово «беспочвенность» вошло благодаря Г. Федотову²⁶. Понятие «беспочвенности» обозначает избегание почвы, понимаемой как любая данность. В рамках философского дискурса «беспочвенность» и «почва» вступают в то же отношение, что и «свобода» и «детерминация». Категория «свободы» описывает «интеллигентность» как способность сознания в процессе постижения себя и мира совершать отрыв от существующей данности, не быть детерминированным наличными явлениями и сведениями. На основе систематизации высказываний об атрибутивных свойствах и предназначении интеллигенции, мы показываем проблему «беспочвенности» как извод проблемы свободы, ключевой для политического, житейского, социального, идейного и творческого самоопределений интеллигента.

Для самосознания новейшей интеллигенции проблемы личности (как пространства творческого действия интеллигенции) и свободы (как принципа этого действия) становятся принципиальными. Происходит отход интеллигента от сословного самоопределения к сугубо личностному. Таким образом в новейшей публицистике об интеллигенции оказываются востребованы персоналистские идеи «Вех». Само понятие «интеллигенция» оказывается переосмыслено в экзистенциальном ключе, а самосознание новейшей интеллигенции обращается от социальной проблематике – к вопросам личного существования и духовного выбора.

Развитие идеи личности в новейших «интеллигентоведческих» высказываниях (Н. Богомолов, Б. Дубин, Е. Ермолин, Е. Рашковский) демонстрирует возвращение интеллигентского самосознания к персоналистскому максимализму «Вех». В ситуации, когда размыта сословная идентификация интеллигенции, С. Рассадин, И. Николаева, Е. Ермолин, как ранее А. Солженицын, ставят перед интеллигентом не внешние, социальные задачи, а вопросы личностного существования. Философско-персоналистская интепретация понятия «интеллигенция» предполагает и обновленное понимание интеллигентской «беспочвенности» – не как обстоятельства социальной неукорененности, а как условия личностной свободы (Л. Аннинский, А. Архангельский, Е. Ермолин, ранее – Г. Померанц).

Определяющим для бытия новейшей интеллигенции, таким образом, становится не невроз «беспочвенности» – а труд «беспочвенности». Новой миссией интеллигенции становится утверждение свободы поиска и создание ценностей, находящихся за рамками повседневной необходимости и прагматизма.

В заключении подведены итоги исследования и сделано обобщение основных положений работы.

Основные положения диссертации отражены в следующих научных публикациях:

1. Пустовая В.Е. Собирая «Вехи»-2000. Журнальная дискуссия об интеллигенции девяностых – двухтысячных годов в истории вопроса // Вопросы литературы. – 2008. – №3. 1 п.л.
2. Пустовая В.Е. Из-под щепок. Место литературной критики в новейшей журнальной дискуссии об интеллигенции // Кафедра критики – своим юбилярам: Сборник статей в честь В.Г. Воздвиженского, Л.Ш. Вильчек, В.И. Новикова / Сост. Н.А. Богомолов, О.А. Лекманов. – М.: Факультет журналистики МГУ, 2008. 0,5 п.л.
3. Пустовая В.Е. Пророки второй оси // Октябрь. – 2007. – №10. 2 п.л.
4. Пустовая В.Е. Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе // Новый мир. – 2007. – №1. 2 п.л.
5. Пустовая В.Е. Болевые вихри мира. По страницам литературно-публицистического журнала “Nota Bene” // Континент. – 2006. – №127. 2,5 п.л.
6. Пустовая В.Е. Серый мутированный гот с глазами писателя: [Очерк творчества Виктора Ерофеева] // Континент. – 2004. – №121. 1,5 п.л.
7. Пустовая В.Е. Новое «я» современной прозы: об очищении писательской личности. В. Маканин, С. Гандлевский – Р. Сенчин – И. Кочергин // Новый мир. – 2004. – №8. 2 п.л.
8. Пустовая В.Е. Духовное и жизнеспособное в образе современной интеллигенции // К 250-летию МГУ им. Ломоносова. День научного творчества студентов. Материалы конференции. В 2-х частях. – М.: Факультет журналистики МГУ, 2004. Часть I. 0,2 п.л.

Общий объем авторских публикаций по теме исследования – 11,7 п.л.

1. Термин «интеллигентоведение» – устоявшееся наименование междисциплинарного исследования, посвященного проблеме интеллигенции. В сборнике докладов «Интеллигент и интеллигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы» (Иваново, 1999) рассматриваются специфические проблемы «интеллигентоведения» как отдельной области научного знания. В сборнике «Интеллигентоведение: проблемы становления нового вузовского курса» (Иваново, 2000) исследуются проблемы преподавания теории и истории интеллигенции. Термин также употреблен в монографии А. Соколова «Интеллигенты и интеллектуалы в российской истории» (СПб., 2007). А вот в сборнике очерков А. Кустарева «Нервные люди: Очерки об интеллигенции» (М., 2006) слово взято в кавыки, поскольку автор полемизирует с методами «интеллигентоведческих» исследований. Ввиду того, что традиция изучения проблемы интеллигенции опирается не только на научные, но и на публицистические, художественно-литературные и философские источники, а также ввиду существующей полемики вокруг научной методологии «интеллигентоведения», в нашей работе слово и производные от него взяты в кавычки.
2. Например, А. Кустарев. Нервные люди: Очерки об интеллигенции. М., 2006 и А. Соколов. Интеллигенты и интеллектуалы в российской истории. СПб., 2007.
3. Прохоров Е. Искусство публицистики. Размышления и разборы. – М.: Советский писатель, 1984. С. 115, 116.
4. Николаева И. Интеллигенция: превратности свободы // Октябрь. – 1997. – №12. С. 115.
5. Ермолин Е. Идеалисты. Интеллигенция бессмертна! // Новый мир. – 2003. – №6.С. 161.
6. Изгоев А. Об интеллигентной молодежи. (Заметки об ее быте и настроениях) / Вехи // Вехи; Из глубины. – М.: Правда, 1991. С. 118.
7. Указ. соч. С. 115.
8. Федотов Г. Трагедия интеллигенции // Федотов Г. Судьба и грехи России: В 2-х тт. – Т. 1. – СПб.: София, 1991. С. 92.
9. Блок А. Народ и интеллигенция // Блок А. Собрание сочинений: В 6-ти тт. – Л.: Худож. лит., 1980-1983. – Т. 4. – 1982. С. 112.
10. Указ. соч. С. 71.
11. Бочаров А. <Ответы на анкету журнала «Вопросы литературы»> / О себе и о времени. (Анкета литературоведов и критиков) // Вопросы литературы. – 2000. – №3. С. 21.
12. Солженицын А. Образованщина // Из-под глыб: Сб. статей. – М.: Русская книга, 1992. С. 195.
13. Кормер В. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура // Вопросы философии. – 1989. – №9.
14. Булгаков С. Героизм и подвижничество. (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции.) / Вехи // Вехи; Из глубины. – М.: Правда, 1991. С. 68.
15. Скидан А. Прослойка / К 90-летию выхода в свет сборника «Вехи» // Октябрь. – 1999. – №6. С. с. 153, 156-157.
16. Архангельский А. Свободы деятель пустынный // Октябрь. – 2007 – №4. С. 176.
17. См. Ремизова М. Первое лицо главного героя. Беглые заметки о современной прозе // Континент. – 2003. – №116; Ермолин Е. Цена опыта // Дружба народов. – 2003. – №2.
18. Октябрь. – 2003. – №3.
19. Федотов Г. Создание элиты // Федотов Г. Судьба и грехи России: В 2-х тт. – Т. 2. – СПб.: София, 1991. С. 211.
20. Корнев С. Выживание интеллектуала в эпоху массовой культуры // Неприкосновенный запас. – 1998. – №1.
21. Федотов Г. Создание элиты… С. 221.
22. См. Шмидт С. К истории слова «интеллигенция» // Россия, Запад, Восток: встречные течения. – СПб.: Наука, 1996.
23. Указ. соч. С. 116-118.
24. Глебкин В. Можно ли «говорить ясно» об интеллигенции? // Глебкин В. Труды по культурной антропологии. – М.: Муравей, 2002; Кондаков И. К феноменологии русской интеллигенции // Русская интеллигенция. История и судьба. – М.: Наука, 2000; Степанов Ю. Константы: Словарь русской культуры. – М.: Академический Проект, 2001.
25. Николаева И. Указ. соч. С. 118.
26. См. Федотов Г. Трагедия интеллигенции…

http://www.mediascope.ru/node/213