Слово «интеллигенция» — одно из самых мифологизированных в русском политическом словаре. Для большинства людей, читающих по-русски, «интеллигенция», «интеллигент», «интеллигентность» суть понятия безусловно положительные. Даже в сочетании с уничижительными определениями типа «гнилая» или «вшивая», снижения не происходит — сарказм бьет мимо цели. Даже в эпоху девальвации всех и всяческих ценностей Демократия, патриотизм, либерализм, справедливость — все эти слова стерлись и потускнели. А интеллигенция — нет.
Сеансы разоблачения
Это особенно удивительно потому, что вне критики интеллигенция не была никогда. Авторы легендарного сборника «Вехи» были далеко не первым, кто весьма жестко высказывался о ней. Составитель «Вех» М.О. Гершензон писал в предисловии к сборнику: «Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них».
При том, что интеллигентская апологетика была существенно слабее. Ее вершина — собранный П.Н. Милюковым сборник «Интеллигенция в России», написанный как ответ «Вехам», — выглядит куда бледнее, чем предмет критики светил русской интеллигенции.
Причем, доставалось интеллигенции с разных сторон и по разным основаниям. Семен Франк в своих воспоминаниях обращает внимание на то, что взгляды Гершензона и остальных шести авторов расходились почти диаметрально во всем. И претензии, предъявляемые ими к интеллигенции, были почти противоположными.
Гершензон порицал интеллигенцию за отход от истоков, от «почвы»; за избыточное увлечение европейскими сложностями. Его соавторы, напротив, обличали интеллигентский примитивизм. Не зря Франк уже после выхода сборника сказал Гершензону: «Вообще-то, мы с Вами хотели напасть друг на друга, но между нами оказалась интеллигенция». Сказал, вроде, в шутку — но, как известно, в каждой шутке есть доля шутки.
Тем не менее, у всех веховцев был общий мотив: неприятие интеллигентского радикализма. Но и среди самих радикалов восприятие интеллигенции было далеко не всегда восторженным. Самым ярким и жестким критиком интеллигенции с радикальных позиций был Ульянов-Ленин. Правда, до 1917 года его голос был не слишком слышен, зато после октябрьского переворота (усиленный залпом «Авроры» и громом расстрелов) заглушил все прочие звуки…
Несокрушимая и легендарная
И все же, интеллигенция сохранилась. Сколь бы убедительными ни были предостережения веховцев, их не услышали. «Самая громкая литературная сенсация 1909 года» (определение Семена Франка) оказала на публику не большее воздействие, чем предшествующие критические замечания выдающихся мыслителей и писателей — от Петра Чаадаева до Владимира Соловьева и от Льва Толстого до Василия Розанова. Много лет спустя Александр Солженицын с горечью писал: «Пророческая глубина «Вех» не нашла сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий».
Не слишком эффективными оказались и большевистские методы искоренения интеллигенции. Хотя почти сорок лет само слово «интеллигент» было политическим ругательством, но интеллигенция сохранилась. Она пережила и Ленина, и Сталина, а во времена хрущевской «оттепели» случился настоящий ренессанс. Тогда же по-настоящему началась апологетическая традиция, главным носителем которой стал академик Дмитрий Лихачев.
Д.С. Лихачев удачно сочетал в себе безукоризненную репутацию, гуманитарность без идеологизма (филологам сие отчасти дозволялось) и почтенный возраст. При этом в его долгой биографии были и мученические черты — несколько лет, проведенных в печально знаменитом СЛОНе (Соловецкий лагерь особого режима), добавляли весомости суждениям академика. Лихачев являл собой некий живой мост между старой и новой интеллигенцией, и у него было право судить.
Начиная с 60-х годов ХХ века, интеллигенция в России приобрела черты некоей сакральной касты. Для пишущих и читающих людей это слово стало воистину священным. Настолько, что даже пытавшийся возобновить веховскую традицию Александр Солженицын не решился (а может ему это и в голову не приходило) критиковать интеллигенцию. Он ввел в оборот хлесткое словцо «образованщина», которым назвал то, что авторы «Вех» именовали интеллигенцией.
А что, собственно, они именовали? Что такое интеллигенция? Об этом написаны тома, но ясности так и нет. В «Вехах» мы не найдем определения типа «интеллигенция — это …». И у Лихачева не найдем. Дмитрий Сергеевич писал: «Понятие это чисто русское, и содержание его преимущественно ассоциативно-эмоциональное. К тому же по особенностям русского исторического прошлого мы, русские люди, часто предпочитаем эмоциональные концепты логическим определениям».
Академик не дает определения, он лишь описывает, поясняя на примерах из своей долгой жизни. И авторы «Вех» поступали так же — описывали, приводя примеры из истории и практики. Когда речь заходит об интеллигенции, всем вроде бы понятно, о ком идет речь. А в результате получается, что одним и тем же словом обозначаются совсем разные вещи.
Сила Тьмы
Как характеризовали интеллигенцию «Вехи»? Из семерых авторов выберу одного, на мой взгляд, наиболее сильного. Нет, не Бердяева — Петра Бернгардовича Струве.
Струве в очерке «Интеллигенция и революция» называет идентификатором интеллигенции «безрелигиозное отщепенство от государства». Он констатирует: «После пугачевщины и до этой революции (1905 года — Ю.Г.) все русские политические движения были движениями образованной и привилегированной части России».
При этом нельзя считать, утверждает автор, что именно интеллигенция устроила революцию. «Раскачивание лодки», которому в упоении предавалась интеллигентская общественность все 60-90-е годы XIX века, ослабило иммунитет государственности, но взрыв 1905 года был, прежде всего, стихийным. В первые месяцы революции интеллигенция практически не играла реальной политической роли: происходила борьба народной стихии и государственного порядка. И лишь когда власть пошла на радикальное изменение политического строя, зафиксированное Манифестом 17 октября, интеллигенция вышла на сцену.
«Быстрота, с которой разыгралось в особенности последнее действие преобразования, давшее под давлением стихийного порыва… акт 17 октября, подействовала опьяняюще на интеллигенцию. Она вообразила себя хозяином исторической сцены… В момент государственного преобразования 1905 года отщепенские идеи и отщепенское настроение всецело овладели широкими кругами русских образованных людей, — свидетельствует Струве, — Никогда никто еще с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы».
Причины такого поведения интеллигенции, а также ее сущностные черты, по мнению Струве, — это «легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения… вся форма религиозности без ее содержания». При этом интеллигенция печется о благе народа, совершенно не понимая, что народу надо. «Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему никаких воспитательных задач. А… вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизм и охлократия».
Исходя из этого, Струве утверждает, что интеллигенция, чтобы выполнить свой долг образованной элиты, должна перестать быть собой: «Интеллигенции необходимо пересмотреть все свое миросозерцание и в том числе подвергнуть коренному пересмотру его главный устой — социалистическое отрицание личной ответственности». И тогда «русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория».
Воины Света
Как видим, потрет кисти П.Б. Струве получился не самый привлекательный (а остальные шестеро веховцев еще и добавили темных черт). Особенно если сравнить его с тем, какой спустя 84 года нарисовал Д.С. Лихачев. По его мнению, интеллигенция — это как раз лучшее, что есть в России.
Интеллигент по определению Лихачева — это «представитель профессии, связанной с умственным трудом (инженер, врач, ученый, художник, писатель), и человек, обладающий умственной порядочностью». Академик исключает из рядов интеллигенции тех, кто не отвечает его моральному идеалу: «Человек пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию в духе требований партии, государства или какого-либо заказчика с «идеологическим уклоном», с моей точки зрения, никак не интеллигент, а наемник».
Ссылаясь на собственный жизненный опыт, академик, которому к моменту написания итоговой программной статьи об интеллигенции было 87 лет, причислил к интеллигентам людей, «свободных в своих убеждениях, не зависящих от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющихся идеологическим обязательствам».
«Интеллигентность в России — это, прежде, всего независимость мысли при европейском образовании… Независимость эта должна быть от всего того, что ее ограничивает, — будь то, повторяю, партийность, деспотически властвующая над поведением человека и его совестью, экономические и карьерные соображения и даже интересы специальности, если они выходят за пределы допустимого совестью», — таков вердикт Лихачева.
Такое впечатление, что Струве и Лихачев говорят о совсем разных человеческих общностях, почему-то обозначая их одним и тем же словом. Можно, конечно, предположить, что за несколько десятилетий интеллигенция перевоспиталась и стала совсем другой. Но Лихачев не дает возможности сделать такое предположение: в его описании интеллигенция ВСЕГДА была именно такой, как он говорит. При этом в интеллигенты академик записывает, в частности, веховцев Николая Бердяева и о. Сергия Булгакова — чему оба мыслителя, пожалуй, сильно бы удивились…
Отделение мух от котлет
Нет, так не пойдет. Каким бы «ассоциативно-эмоциональным» ни было содержание термина, но его надо как-то определить. И это, честно говоря, не такая уж невыполнимая задача.
Для начала — отвлечемся от критики и апологетики. Попробуем определить безоценочно, что есть интеллигенция. И увидим, что это в первую очередь — социальная группа. А значит, у нее должны быть признаки, наличие которых не вызывает сомнения ни у критиков, ни у апологетов.
Первый из таких признаков очевиден — образованность, умственный труд. Тут, кстати, пролегает очевидный водораздел между интеллигенцией и богемой (художники, артисты, музыканты, циркачи и т.п.). В СССР артистическую братию скопом записали в «творческую интеллигенцию» — не в рабочие же их было включать и не в колхозники. А кроме них была только «прослойка». Но для богемы образование опционально. Да и социальная роль совсем другая — развлечение, услаждение зрения и слуха, но никак не обеспечение интеллектуальных потребностей.
Интеллигенция — это образованная элита общества. Но не вся. И Струве, и Лихачев (и все остальные авторы, каких бы взглядов на интеллигенцию они не придерживались) подчеркивают, что не всякий представитель «образованного класса» — интеллигент. Критики интеллигенции считают ее худшей частью образованной элиты («Интеллигент — это человек, прочитавший одну книгу», — ехидно заметил в позапрошлом веке популярный тогда писатель Петр Боборыкин). Апологеты — лучшей. Но в любом случае, это не весь образованный класс, а только его часть.
Что же требуется от образованного человека, чтобы называться интеллигентом? Высокие моральные качества, о которых говорит Лихачев, вряд ли могут быть критерием. Хотя бы потому, что людей с такими качествами во все времена ничтожно мало. А интеллигенция в России довольно многочисленна. И ангелоподобные особи в ее рядах встречаются не чаще, чем в других сословиях.
Есть куда более явный признак, отличающий интеллигенцию от всех прочих групп, классов и сословий. И о нем пишут как Струве, так и Лихачев. Правда, с разными знаками. Это ее отношение к государству.
Констатируя факты
Когда Лихачев говорит о независимости, он ставит на первое место независимость от государства. Дальше у него, правда, говорится о независимости от всяческих партий и сообществ — но тут не все так однозначно. Интеллигентское общественное мнение всегда было весьма деспотично, да и партийность среди русских интеллигентов грехом не считалась — если, конечно, партий было больше одной. А вот в отношении государства — все верно. Струве пишет о том же, но называет это не свободой и независимостью, а отщепенством.
Образованный человек становится интеллигентом тогда, когда противопоставляет себя государству. Не обязательно на баррикадах — возможно, только у себя на кухне (или в интернет-блоге). Но — противопоставляет. То есть, интеллигенция — это антигосударственная образованная элита. Если образованный человек не оппонирует государству, он может принадлежать к любой элитной общественной группе — бюрократии, буржуазии, аристократии — но не к интеллигенции.
Антигосударственность формирует и этос, и этику, и пафос, и поэтику интеллигенции. Интеллигент может быть либералом или социалистом, атеистом или верующим, радикалом или умеренным, активистом или тихоней, моралистом или релятивистом. Но он всегда против государства. Бунтарство, отщепенство, нигилизм — именно на этом русская интеллигенция сложилась, выжила и продолжает существовать, почти полностью монополизируя функции образованного класса.
Таким образом, у интеллигенции есть четыре главных признака: обособленность, образованность, элитарность и бунтарство. Не так ли? Не совсем.
При обсуждении вышеизложенного тезиса в своем блоге, я встретил ряд вполне резонных возражений. «Так уж и антигосударственники?» — спросили меня одни. «Д.С. Лихачев — антигосударственник?» — последовало уточнение вопроса. Ой, не факт…
«Так уж и бунтари?» — усомнились другие. И напомнили, что далеко не каждый интеллигент прямо таки бунтует против властей. Да и государственность, как таковую они не всегда отвергают. Во всяком случае, на словах. Им не нравится режим, но ведь режим — это не совсем то же самое, что государство…
«Уж ли элита?», — поинтересовались третьи. Тут, правда, уточнений не последовало. Хотя само сомнение симптоматично. Все же, слово «элита» ассоциируется с понятиями чего-то самого-самого, а тут…
А тут явно нужны уточнения.
ООО
Начнем с последнего. Что есть общественная элита? Те, кто определяет. Принадлежит ли интеллигенция к элите? Скажем, учитель или врач, получающий нищенскую зарплату, голосующий за какое-нибудь «Яблоко», верующий в демократию, слушающий «Эхо Москвы», читающий «Новую газету», плюющийся в телевизор — элита?
Несомненно. В руках этих людей — образование и здоровье. Собственно говоря, образованность предполагает принадлежность к элите. Не обязательно к правящей, разумеется. Но образованный человек всегда элитарен, независимо от уровня доходов и развитости мозгов.
Это значит, что второй и третий признак интеллигенции можно объединить. Интеллигенция — образованная элита. Точнее, ее часть. Что же касается четвертого — главного! — критерия, то тут все интереснее.
Действительно, среди интеллигентов не так много отъявленных бунтарей. Интеллигенция им всегда сочувствовала (народовольцам, эсерам, эсдекам и прочей революционной нечисти) — но чтоб самим бомбы бросать… Ну нет!
И символ веры среднестатистического интеллигента совсем не анархичен. Нет, они не отвергают государство вообще. Они верят, что государство можно устроить правильно. И знают, как именно. Им не нравится ЭТО государство. ЭТОТ режим. Правда, в ближайшем рассмотрении выясняется, что ЭТИМ, который не нравится, оказывается любой режим, при котором живет данный интеллигент…
Пожалуй, мои оппоненты правы — это не бунтарство. И я не могу найти более точного слова, чем термин П.Б. Струве: отщепенство. Непричисление себя к «системе». Не обязательно борьба с ней, но неприятие. «Антропологические разногласия», как выразился поэт-интеллигент Дмитрий Быков.
Вот и получается, что признаков не четыре, а три. Три «О»: обособленность, образованность, отщепенство. В России уже два столетия существует влиятельная социальная группа, которую правильно назвать образованной контрэлитой — и которую определяют эти три признака.
Много ли стран, в которых существует такая социальная группа? Совсем нет. Если же не считать те, что отпочковались от Российской империи и СССР, то надо признать, что Россия действительно уникальна: ни в одной другой христианской стране такого зверя в прошлом тысячелетии не было. Были разве что мелкие маргинальные группы, но никак не влиятельная общественная сила.
Хотя ведь родом эта сила не из наших градов, а тем более весей. Но это уже другая история.
http://liberty.ru/columns/Reakcionnye-refleksii/Avtory-v-poiskah-personazha