Гиренко Ю.А. Европейская триада

То, что intelligenzia — чисто русское понятие, о чем написано аж в Encyclopedia Britannica, составляет предмет особой гордости русских интеллигентов. Есть ли тут чем гордиться, вопрос отдельный. Сначала разберемся с уникальностью. Латинское имя (в переводе — «разумная, образованная») подсказывает, что родился сей феномен отнюдь не на Среднерусской возвышенности. Впрочем, уникальности этот факт не отменяет — марксизм, скажем, тоже не в Симбирске появился… Но это несколько другая история. А вот «откуда есть пошла» интеллигенция? Из Европы, вестимо. И рождалась она долго и трудно.

Тезис: Ренессанс

В средневековой Европе ничего похожего на интеллигенцию появиться не могло. Исключительной монополией на духовную и интеллектуальную сферу обладала церковь, являвшаяся одним из столпов общественного устройства. И практически вся образованная элита находилась внутри церкви. Образованные клирики были важной частью истеблишмента, а потому не имели резона обособляться и бунтовать. Если же вдруг обособлялись, то быстро выводились из «оборота».

Разумеется, внутри церкви все было непросто. Случались и споры, и раздоры, и расколы. Бывали и бунтари, причем непримиримые. Но они не выходили за рамки церкви. Это было внутреннее дело клира, до мирян не касавшееся. Уникальная роль церкви, как носителя сакрального начала и как монополиста духовной жизни никем под сомнение не ставилась.

Положение самой церкви не всегда было одинаково прочным. Случалось, что ее ущемляли в правах светские владыки. Престиж священнослужителей временами катастрофически падал. Были очень тяжелые кризисы — один конфликт папы Григория VII с императором Генрихом IV чего стоил! Или, скажем, Авиньонское пленение пап. А уж про великую схизму западной и восточной церквей и говорить не приходится.

И все же — никому в голову не приходило оспаривать монополию церкви на духовные дела. Включая образование, философию, литературу. Ни один еретик не заикался о том, чтобы отменить церковь. Разве что — очистить… Впрочем, зачищали в итоге самих еретиков.

Светская литература (и вообще светская культура) существовала — рыцарская, городская, даже крестьянская. Однако она была сугубо второстепенной по отношению к религиозной. Церковь была единственным полноценным учителем и наставником — и потому, какие бы внутренние или внешние штормы ее не сотрясали, на фундаментальном уровне ее монополия была неоспорима.

Разумеется, не стоит упрощать. Ведь церковь была не только сакральной организацией, но и важным — очень и очень важным — субъектом экономической и политической жизни. А потому и роль ее в средневековом обществе была двойственной. Двойственным было и восприятие. С одной стороны, для всех сословий церковь была хранителем духовного, священного начала, единственным и неповторимым, стоящим над миром. С другой же, она была для низов одним из многих господ, а для элит — конкурентом.

Церковь всячески стремилась использовать первое ради второго: духовный авторитет для упрочения и расширения мирского влияния (и наоборот — мирское влияние для укрепления духовного авторитета). Иногда у нее неплохо получалось. Например, английский король Джон не в последнюю очередь удостоился малоприятного прозвища «Безземельный» из-за церкви. Отлучение, наложенное на него Римским папой Иннокентием, очень помогло французскому королю Филиппу Августу, под шумок отобравшему у английского коллеги почти все владения на континенте.

Однако по большей части мирская ангажированность церкви не очень шла на пользу ее духовному авторитету. В течение XI-XIII веков произошло несколько важных событий, запустивших процесс секуляризации европейской интеллектуальной жизни (не только интеллектуальной, но прочие аспекты уже выходят за рамки нашей темы).

Прежде всего, речь идет о Великой Схизме 1054 года — о расколе единой христианской церкви на западную и восточную. Это событие, оказавшиеся необратимым (по крайней мере, почти на тысячу лет), нанесло сокрушительный удар по базовой концепции церкви, как «тела Христова, хитона без шва». Если тело продолжало жить после расчленения, то действительно ли оно представляет собой то, чем притворяется?.. Этот и подобные вопросы все чаще стали задавать миряне.

Чтобы удержать нарастающую скептическую волну, Римская церковь предприняла решительные меры — самой масштабной из которых стали крестовые походы. И это помогло. Но не только! Крестовые походы, открывшие для Европы мир Востока, стимулировали экономическое развитие континента. Прогресс в торговых и ремесленных делах вызвал волну «коммунальных революций» XII-XIII веков, в ходе которых ряды элиты пополнила городская верхушка. А новым элитам потребовались знания, которые церковью игнорировались — научно-технические.

К тому же, в период крестовых походов европейцы открыли для себя античную культуру. Оказалось, что в древности был не только Аристотель, которого церковь к тому времени уже признала некоторым авторитетом, но и еще много кто.

Все это привело к тому, что в XIV-XV веках, когда положение церкви особенно осложнилось борьбой со светскими владыками (в частности, с французской короной), в Европе случился Ренессанс. Из-за внутренних и внешних штормов церкви было не до отслеживания процессов на периферии — в литературе и науке. И она не придала значения тому, что в Италии, а затем и в других европейских странах появились образованные люди, профессионально занимавшиеся интеллектуальным трудом — и не принадлежавшие к церкви (либо принадлежавшие, но скорее формально) — гуманисты.

То, что ренессансный процесс начался именно в Италии, объяснимо. Здесь, в метрополии бывшей Римской империи, античное наследие было наиболее зримым. Соперничать с Италией в этом смысле могла только Греция, но ей в то время было не до культуры — надо было как-то устоять под мусульманским натиском.

Тот факт, что именно в Италии находилась «столица» церкви — папский престол — тоже способствовал духовной секуляризации. За три-четыре столетия итальянцы привыкли воспринимать папу не столько, как понтифика, сколько как светского владыку. Продолжавшаяся много десятилетий борьба гвельфов и гибеллинов (т.е. сторонников папы и союзников императора) убавила священного трепета.

И потому именно в Италии началось интеллектуальное движение за возрождение дохристианской культуры, за освобождение мысли, за примат человеческого начала. Именно этим занялись гуманисты — художники, писатели, ученые, философы.

Гуманисты, можно сказать, зачали интеллигенцию. Они, вне всякого сомнения, были образованной элитой своего времени — при этом элитой бунтующей, нонконформистской, нацеленной на изменение существующего миропорядка…

Социально-политическое бунтарство гуманистов, впрочем, не стоит преувеличивать. Они высказывали смелые идеи, но отнюдь не рвались устраивать революции. Более того, никто из них не стремился разрывать социальные узы с сословиями, их породившими.

Это сейчас мы обобщенно называем Макиавелли и Гвиччардини, Эразма и Монтеня, Ульриха фон Гуттена и сэра Томаса Мора «гуманистами», как будто они составляли некую единую социальную группу. Они же продолжали числить себя горожанами, дворянами, клириками. И вели себя в соответствиями с интересами сообществ, их породивших.

Гуманисты начали секуляризацию мысли, но не посягали на основы — на духовную власть церкви. Они занимались тем, что церковь считала вещами второстепенными — литературой, философией, естествоиспытанием. Что же касается базовых ценностей, тут они оставались традиционалистами.

Однако зерно было заронено, и всходы не заставили себя ждать слишком долго: наступил XVI век, и в Европе началась Реформация.

Антитезис: Реформация

В XIV-XV веках, параллельно с развитием ренессансной культуры, происходили очень трудные процессы религиозно-политического характера. Церковь пережила период почти полного подчинения французской короне «(авиньонское пленение» 1314-1378 годов) и длительный раскол, когда у нее было по два, а то и по три первосвященника (1378-1418). Затем были гуситские войны, когда Чехия, в то время одно из самых цветущих королевств Европы, вышла из подчинения как императору, так и Риму (1419-1434).

Пытаясь восстановить силы после этих потрясений, церковь слишком увлеклась политико-экономическими играми, что еще больше подорвало ее духовный авторитет. Ответом на это стала Реформация. Причем, начав с идей очищения церкви от скверны, реформаторы довольно быстро пришли к идее очищения религии от церкви.

Церковная Реформация была и продолжением, и отрицанием Ренессанса. Продолжением в том смысле, что был сделан решительный шаг по пути секуляризации духовной жизни. Отталкиваясь от ренессансного скептицизма, реформаторы пошли на церковь войной — с мечами наголо и развернутыми знаменами.

Отрицание же было в том, что реформаторы отмели гуманистическую широту и терпимость. Их не интересовали всякие мелочи, вроде литературы или науки. Они боролись против духовной власти церкви — и полностью сосредоточились на религиозных вопросах.

Неудивительно, что многие гуманисты решительно не приняли Реформацию. Эразм писал памфлеты против протестантов. Томас Мор был казнен за верность католической церкви. Итальянские и французские гуманисты поголовно встали на сторону католиков. Протестантский фанатизм отталкивал гуманистов еще сильнее, чем католическое лицемерие.

Реформация, в отличие от Ренессанса, не была чисто элитарным явлением. Она сразу приобрела общественное звучание и массовый масштаб. Во главе же процесса встали люди, почти полностью подходящие под критерии интеллигенции, сформулированные в предыдущей колонке.

Судите сами. Протестантские проповедники в основном были выходцами из клира, полностью разорвавшими со своей средой. Так что, социальное обособление тут происходило независимо от их желания. Оговорюсь: речь не идет о «реформаторах поневоле», вроде англиканских клириков во главе с архиепископом Томасом Кранмером. Эти оставались именно клириками, только выполнявшими указания светского начальства. Но вот Лютер, Кальвин, Нокс и подобные им идейные протестанты из своей среды были исторгнуты.

По образованности протестантские пасторы уступали церковной элите (не говоря уж о гуманистах), но заметно превосходили средний уровень (причем, даже если считать его только по верхним слоям тогдашнего общества). При этом они вели за собой большие массы людей, а значит, должны быть причислены к элите. Точнее, контрэлите, поскольку истеблишмент их элитного статуса признавать не хотел.

Ну и, как явствует уже из прижившегося названия реформистских течений — «протестантизм» — его лидеры были бунтарями, отщепенцами. И бунтовали они не только против Рима: ниспровержение церкви было связано с потрясением основ, и протестанты были к нему готовы. Отвергая папу, они (не все, но значительная часть) самым логичным образом переходили к отвержению монархического принципа.

Хотя, надо заметить, что протестантское бунтарство было не слишком последовательным. Там, где светские власти соглашались на секуляризацию и разрыв с Римом, они очень быстро и охотно превращались в охранителей.

Лютеране воевали с императором и католическими князьями, но очень даже рьяно поддерживали тех королей и князей, которые принимали «Аугсбургское исповедание» (свод лютеранских принципов, написанный Филиппом Меланхтоном). И сам Лютер в Виттенберге был персоной номер один, вполне мирно уживаясь с принявшим лютеранство Саксонским герцогом Иоганном Фридрихом (более того — всячески его поддерживая).

Кальвинисты были ярыми врагами папистов и католических королей Испании, Франции, Шотландии. Но они же вполне естественно составили правящую элиту Швейцарии и Нидерландов. А сам Кальвин в Женеве стал фактическим диктатором.

Протестантских лидеров подвела (или наоборот спасла — как посмотреть) сосредоточенность на религии. У них не было потребности воевать с ЛЮБЫМ государством (или даже быть в лояльной оппозиции к любому «режиму»). В тех государствах, которые шли за протестантами, они сами становились элитой, замещая низвергнутых католических священников.

Разумеется, с точки зрения традиционного христианства протестантские религиозные организации церковью считаться не могут. Да они на это звание и не претендуют, считая, что церковь в католическом и православном смысле не нужна. Но если говорить не о теологическом, а о социальном аспекте, то очевидно, что они создали квази-церковь, взявшую на себя ту же общественную роль, что и церковь обычная.

Разумеется, с поправками, внесенными Ренессансом и Реформацией: это уже не была организация, обладавшая монополией на духовную и интеллектуальную сферу. Собственно, и католическая церковь в XVI-XVII веках эту монополию утратила — в том числе там, где реформационный натиск был отбит. Но протестанты создали свои структуры, ставшие частью истеблишмента. И утратили определяющую черту интеллигенции — отщепенство.

К концу XVII века католики и протестанты разграничили зоны своего влияния. Реформация завершилась, и ее вожди, большие и малые, заняли свое место в общественной структуре. Те немногие из них, кто продолжал упорствовать были маргинализированы — или отправились в Новый Свет. Об их судьбе у нас еще будет разговор, пока же ограничимся замечанием, что в новом обществе вчерашние бунтари стали частью — основополагающей частью — новой элиты.

Однако процесс формирования интеллигенции в Европе не остановился. Реформационные бури еще не улеглись, а на историческую сцену уже вышли просветители. Подобно тому, как Реформация и Ренессанс не сменяли одна другого, а шли «внахлест» — первый век Реформации был последним веком Ренессанса — так и Просвещение началось до завершения Реформации.

Синтез: Просвещение

В XVII веке, когда Реформация еще продолжалась, в культурно-политическом пространстве Европы начался новый процесс. Он был вызван тем, что ни гуманисты, ни протестанты не дали полного ответа на вызов, их породивший. Одни ответили на первую часть задачи, другие — на вторую.

Вызов состоял в том, что церковная монополия на интеллектуальную жизнь стала сковывать общественное развитие. И для полноценного ответа на этот вызов требовалось сформулировать универсальный концепт, а также сформировать для него обособленную группу носителей. Гуманисты замахнулись на универсальность, но не дошли до обособленности; протестанты решительно обособились, но об универсальности не задумывались. А потребность осталась.

Удовлетворять ее взялись европейские интеллектуалы, соединившие наследие Ренессанса и Реформации — просветители. И вышло так, что Георг Вильгельм Фридрих Гегель восторжествовал в интеллектуальной жизни Европы задолго до своего рождения.

Эпоха Просвещения, начавшаяся за сто с лишним лет до появления на свет великого философа, замкнула «триаду», создавшую фундамент современной западной культуры — и породившую интеллигенцию. Это был побочный продукт культурной жизнедеятельности, но нас в данном случае интересует именно он.

Просветители соединили ренессансный рационализм и протестантское бунтарство, помножив их на индивидуалистическую самоуверенность. И они (не сразу, конечно) обрели все черты, из которых складывается портрет интеллигента.

Прежде всего, надо отметить, что ко второй половине XVIII века «философы» обособились в отдельную социальную группу. Те из них, кто по рождению принадлежал к правящим классам, не порывали с ними окончательно: они продолжали носить титулы, занимать должности и приобретать состояния. Но это имело второстепенное значение.

Богач Вольтер и нищий Руссо, простолюдин Дидро и граф Кондорсе, священник Сийес и чиновник Тюрго — все они de facto принадлежали к одной социальной группе. У них различались взгляды и привычки, но они знали, что принадлежат к одному «кругу». Они были «философы», служители Разума.

И этот круг был, вне всякого сомнения, элитарным. Поэтому Российская императрица Екатерина переписывалась с Дидро, король Пруссии Фридрих привечал Вольтера, а король Франции Людовик даже назначил министром «физиократа» Тюрго. Вельможи и сановники всех европейских столиц читали труды просветителей и считали за честь принимать их в своих дворцах.

При этом пребывание в общественных верхах не делало просветителей лояльными. Они проповедовали резко критическое отношение к окружающей социальной действительности и государственным порядкам. Практически у каждого из них был свой утопический проект политического переустройства, мало соотносившийся с реальностью. Иными словами, они были нормальными отщепенцами.

Отщепенцами просветители оставались, даже попадая на высокие посты. Неудивительно, что долго их на таких постах не терпели. Упомянутый выше Тюрго пробыл министром менее двух лет, в течение которых непрестанно ссорился с другими министрами, придворными и даже членами королевской семьи.

Итак, мы можем констатировать, что к концу XVIII столетия интеллигенция в Европе сложилась. Хотя слова этого тогда в ходу еще не было, но сам предмет имелся в наличии. И тут во Франции разразилась революция, перевернувшая не только эту страну, но весь континент. Когда же шум революционной бури стих, то обнаружилось, что интеллигенция куда-то пропала…

Обнаружилась пропажа через десяток лет в России. Как же так получилось? Куда девалась европейская интеллигенция? Будем разбираться по порядку. И начнем с европейцев. Но не здесь, а в следующем отрывке.

http://www.liberty.ru/columns/Reakcionnye-refleksii/Evropejskaya-triada

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

три × два =