Фесенкова Л.В. Ожидание будущего: мечты и реальность

Современное человечество пропитано мечтой об идеальном обществе будущего. Чем ближе мы к экологической (и социальной) катастрофе, чем страшнее и неотвратимее надвигаются на нас ее грозные признаки, тем охотнее мы хватаемся за обманчивые призраки, и тем более проникаемся светлой верой в идеальное царство разума — ноосферу, предсказанную Вернадским. Откуда она, эта вера?

Для ответа на этот вопрос обратимся к трагической истории русского национального сознания, которое проходило через мучительную ломку в бурных процессах исторического бытия России. Русская нация была лишена свободного развития своих национальных потенций. Народ, создавший великую державу и владевший громадной территорией, тем не менее, подвергался дискриминации на протяжении столетий. Он получал жесточайшие удары по национальному самосознанию и должен был постоянно адаптироваться к чуждым ценностям и традициям. Можно сказать, что ни один народ в мире не подвергался такому продолжительному, систематическому духовному насилию как народ русский. Этот факт обычно забывается при сравнении русских с другими народами. Но забывать его нельзя, поскольку он отложил специфический отпечаток на всю историю развития нации и в том числе и на современное самосознание русского человека.

Речь идет о самооценке народа, которая отвечает на вопрос «КТО МЫ?», что мы думаем о себе, как оцениваем себя и свое положение среди других народов, и как менялась наша самооценка на протяжении столетий.

В эпоху средневековья русское население имело собственную устоявшуюся систему моральных и религиозных норм, пришедших к нам из глубин истории. В традиционном обществе (каким была средневековая Россия) приоритетное отношение к своей нации, религии и культуре являлась неотъемлемым способом восприятия мира.

Эта система национальных ценностей была подорвана Петром I, который не считался ни с обычаями предков, ни с духовным складом русской нации, ориентированной на установки Православия. Его церковные реформы вносили протестантское мироощущение, меняя религиозное сознание народа. Вводя в русское общество западные обычаи и нормы, он дискредитировал традиции России. Его преобразования сопровождались прямым оскорблением национального достоинства (например, насильственное бритье бород воспринималось как поругание национальных традиций). Сам Петр, с юности усвоивший привычки и житейский уклад Немецкой Слободы, презирал русские национальные обычаи и яростно разрушал их. «У нас должно быть все как в Англии сделано», — писал Петру один из его соподвижников Федор Салтыков. Историки считают, что именно в этой фразе содержится вся философия русского западничества — все должно быть сделано по чужеземному образцу.

«Западничеством надлежит именовать не попытки использования западной культуры в чужих культурных целях, но стремление к теоретическому и практическому ОТРИЦАНИЮ ОСОБОГО МИРА СОБСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ во имя культуры западной», — пишет Н. Алексеев, известный историк первой волны эмиграции[1]. Отрицание собственного мира русской национальной культуры явилось принципом, в соответствии с которым Петр перестраивал Русь. Он нанес сокрушительный удар по духовной самобытности России. Ни одному из иностранных завоевателей не удавалось до такой степени разрушить национальную культуру и формировавшийся веками национальный уклад, — так оценивал Н. Трубецкой (создатель теории евразийства) преобразования Петра[2]. Это был именно удар, а не просто заимствование европейских достижений в культуре и промышленности (которые неоднократно происходили и в допетровскую эпоху). Это был глобальный переворот всего русского быта, русского духовного облика и изменение самоощущения русского народа, его места в историческом бытии. И вместе с тем это было признание единой линии исторического развития человечества, вершиной которой провозглашалась европейская культура.

В XVIII, XIX веках приобщение к западной культуре высших слоев русского общества стало повсеместным. Царствующие особы немецкого происхождения послепетровской эпохи утверждали западные порядки и усиленно подражали Европе. Екатерина II, Александр I, Александр II — наиболее выдающиеся представители дома Романовых — все они существовали в ауре европоцентризма. Этикет, язык, моральные нормы — все было западное, чуждое русскому менталитету. «На троне были немцы. Около трона — немцы, министрами иностранных дел — немцы, аптекарями — немцы, булочниками — немцы, везде немцы до противности», — писал Герцен. Даже «офранцуживание» России происходило по немецкому образцу[3].

Реформы Петра разделили нацию на два слоя. Дворянин должен стать европейцем, мужик обязан оставаться мужиком. Он оставался культурно отсталым по замыслу самого царя. Так произошло расслоение русской культуры. Эти процессы привели к отчуждению европеизированных верхов от национальных низов. Верхи были цивилизованными надсмотрщиками над архаичным народом России. К нему относились как к дикарю, которого палкой надо приобщать к европейской культуре. Например, русский православный император Павел I считал русский народ «дрянным, просто собакой». Преклонение перед Западом и отрицание ценности своей культуры стало общепринятым.

Убеждение в неполноценности русской культуры охватило и либеральную, а потом и революционную интеллигенцию. Так известный либерал К. Кавелин считал русских народом полудиким, с крайне слабыми зачатками культуры. Знаменитый историк С.М. Соловьев пытался объяснить такую отсталость русского народа географически — его степным окружением — тем, что степь не располагает к развитию умственных сил. Даже И. Тургенев смотрел на русский народ «как на объект культурной медицины», считая самое его существование какой-то печальной ошибкой природы. Он не верил в культурное будущее своего народа и с презрением относился к его прошлому.

Перед этим натиском западничества бессильными оказались мыслители консервативного направления — представители славянофильской мысли, а также К. Леонтьев, Н. Страхов, Н. Данилевский, К. Победоносцев, Б. Чичерин и другие. Но их воззрения и мысли о русской нации, ее значении в мировом историческом процессе, не могли остановить поток западных ценностей, втекающий в менталитет России.

Поразительно, что чувства презрения к русской культуре разворачивались на фоне горячего сочувствия народу, готовности жертвовать собой для его образования и просвещения. В российском менталитете XIX века возникло явление специфическое, присущ[е]е только России: идеализация народа и создание образа доброго, смиренного и несправедливо обиженного крестьянина, которое сопровождалось ощущением вины перед ним.

Тут были и любовь к народу, и стремление облагодетельствовать его, построив общество справедливости и добра. Эта направленность общественной мысли четко оформилось к шестидесятым годам XIX века. Она породила знаковые фигуры видных деятелей этой эпохи, таких как Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Михайловский, Писарев и др. Это был феномен «кающегося дворянства» и «радетеля за народ» — прогрессивной интеллигенции. Но, работая на народ, и самозабвенно жертвуя собой во имя его блага, интеллигенция не принимала культуру своего народа, не считалась с ее нормами и верованиями, сложившимися в течение многовековой истории Руси. Она была пропитана идеей превосходства Запада над Россией. Работая во имя приобщения русского народа к западной культуре, она заняла позицию учителя народа, стремилась разрушить старые и утвердить новые для народа западные ценности. Поэтому, желая всяческого добра своему народу, русская интеллигенция разрушала его национальные традиции и единство его национального самосознания.

Что же привлекало в Европе русскую интеллигенцию, и что ненавидели они в России? Они жаждали другой — красивой жизни, справедливой и доброй. Такая жизнь виделась русским интеллигентам на Западе. И они самозабвенно стремились туда — к жизни, наполненной высоким смыслом. Европа была для них религией. «Мы верим в Европу, как христиане верят в рай», — писал А. Герцен[4]. Но близкое знакомство с Европой показало, что идеалы русской интеллигенции очень далеки от европейской действительности. Русские люди «знали только отвлеченный Запад, знали книжно, литературно, по его праздничной одежде». «Мы являемся в Европу со своим собственным идеалом и верой в него», — поясняет Герцен. Но поиск высоких идеалов на Западе провалился потому, что они существовали лишь в воображении благородных русских мечтателей.

Как же построить совершенное общество и осуществить великую миссию освобождения человечества? Часть революционной интеллигенции (народники, террористы, анархисты) видела способ построения идеального общества в разрушении русского государства путем общенародного восстания против власти, и в разрушении всех устоев и традиций самого народа. Для создания общественного рая она призывала народ к топору: «Первая обязанность нас, русских изгнанцев, принужденных жить и действовать за границей — это провозглашать громко необходимость разрушения этой гнусной Империи». «А так как в нашем государстве нет ничего органического — все только дело механики. Лихо будет только ломке начаться, ничто потом не остановит ее», — писал анархист М. Бакунин[5].

Другой выход наметился лишь в 80-ые годы девятнадцатого века, когда в общественное сознание России стал проникать марксизм, который видел в европейском типе исторического развития универсальную схему развития всех народов и культур. Движущей силой исторического развития были объявлены экономические законы, порождающие общественные формации, через которые последовательно проходили все народы. А поскольку в соответствии с учением марксизма, за капитализмом закономерно следует социализм, то идеальный общественный строй представлялся теперь неизбежным и реальный путь к долгожданному общественному раю, казалось, был найден.

Но и в том и в другом случае построению идеального общества предшествует РАЗРУШЕНИЕ общества реального и, прежде всего, Русского государства. Идея разрушения становилась центральной в менталитете европеизированного слоя русского общества.

Широкое распространение этих идей подготовило новый удар Запада по национальному самосознанию. Этот второй сокрушительный удар по всем сословиям русского народа, снова, как и в эпоху Петра, привел к изменению образа жизни, ценностных норм и самооценки населения всей страны. В революционные и послереволюционные годы еще раз были проведены преобразования совершенно чуждые русскому народу. Так же, как и при Петре, они были проведены насильственным путем, «сверху». Так же были поруганы исконные убеждения, религиозные и национальные традиции и были навязаны искусственные, утопические догмы марксизма.

Коммунистическая утопия привела к революции и произвела полный разгром процветающей страны. Разрушалась религия, семья, торговля, собственность. Рушились привычные ценности как высших, так и низших сословий. Рушились православные заветы старой Руси, разрушались поведенческие нормы и моральные установки европеизированной аристократии, дворянства, интеллигенции, крестьянства. Жизнь человека стремительно теряла свою ценность. Аресты, массовые казни, расстрелы, конфискации… Наступал революционный хаос.

Кто же отвечает за коммунистическую катастрофу в России?

Она могла осуществиться лишь в результате многолетнего воздействия революционной интеллигенции на народные массы, которым навязывались утопические (коммунистические) идеалы. Интеллигенция стала проводником разрушительного для России западного утопизма.

«Просвещение народа», проводимое революционной интеллигенцией, — это не просто приобщение русского человека к западной культуре, а приобщение его к отрицанию ценности своей национальной идентичности. Питирим Сорокин рассказывает в своей автобиографии о том, что русский человек, приобщаясь к образованию и культуре, воспринимал не только западный образ культуры, но одновременно становился врагом русской власти, т. е. ее государственности, фактически становясь врагом России. Так что такое «образование» русского народа представляло огромную опасность для самого существования России как национального государства.

Идея тотального разрушения захватила народные массы, что привело к уничтожению «самых последних, самых элементарных основ общежития», — писал И.А. Покровский[6]. Известный лозунг «грабь награбленное» был логическим завершением бесчисленных призывов нескольких поколений революционеров, звавших народ к топору. Народническая и марксистская проповедь разрушения привычного мира, вступая в противоречие с нормами национального самосознания, превращалась в разнуздание и деморализацию, горестно отмечал П.Б. Струве. Распаленная революционными идеями, интеллигенция соблазняла народ, разжигая его самые темные инстинкты.

Своей пропагандой утопического «нового мира» революционная интеллигенция взорвала все устои традиционного общества, в котором жила народная Россия, сорвала все социальные узы, которыми сдерживались пребывающие в каждом народе злые силы, лишила его моральных норм, бытовых привычек, религиозных традиций и, уничтожив социальную дисциплину, горько сокрушалась при виде поднявшейся кровавой волны безумия и ужаса, охватившей страну. Но русская интеллигенция не была в состоянии признать, что это она сама опрокинула страну в бездну. Она спешила переложить вину за случившееся на народ и на большевиков. В глазах интеллигенции народ из мученика и святого превратился в раба и хама. И не человека даже, а в какое-то темное «человекоподобное» (Л. Андреев). Обвинения в адрес русского народа исходили от столпов русского менталитета того времени — от И.А. Бунина, М. Горького, Д. Мережковского, Л. Андреева, З. Гиппиус и многих, многих других. Теперь зверство и пьянство представлялось свойством всего народа. Теперь ставилось под сомнение даже его право на существование. Другие народы, в представлениях интеллигенции, оказывались чуть ли не святыми по сравнению с народом русским. Эта ненависть имела своим источником роковую ошибку русских интеллигентов. Они ошиблись в народе, который не соответствовал идеальному образу мужика, придуманному ими под воздействием утопических концепций Запада. В результате возникло противостояние одних слоев русского населения другим, страх и ненависть и стремление к уничтожению друг друга. Наступила эпоха, когда русские убивали русских. Анализируя этот трагический парадокс, мы приходим к проблеме общечеловеческих свойств утопизма. Теперь мы вынуждены обратиться к проблеме идеи «земного рая» уже не в русском менталитете, а в общечеловеческом масштабе.

В основе утопического сознания лежит стремление к совершенству. «Здешнее бытие влечется к иному, испытывает тягу к нему» — пишет С.С. Хоружий[7]. Происходит расщепление реальности на сущее и должное, на наличное и иное бытие, причем наличное бытие — собственная бытийная ситуация представляется всегда нежеланной, навязанной, ограничивающей человека. В секуляризованном мышлении тяга к иному направляется на устроение идеального общества на Земле в историческом времени и приобретает форму политического мессианизма. На протяжении всей истории развития общественной мысли мы постоянно встречаемся с созданием утопических концепций и с активной деятельностью по воплощению их в жизнь. Утопические проекты разнообразны и каждый из них несет отпечаток своего времени, но общее в них то, что построение идеального общества достигается действиями самого человека. Он выступает как Творец Истории и Вершитель ее. По сравнению с религиозным сознанием, где исторические процессы не могут мыслиться вне Божественного Промысла, сознание утопическое присваивает человеку божественную прерогативу и тем самым изменяет онтологический статус человека в сторону гигантского преувеличения его роли в истории и во Вселенной. Оно творит кумира из суверенного человеческого разума. Утопия — это мечта, это надежда на лучшее. Это любовь к правде и справедливости. Это призыв к Добру, к деятельности во имя Добра. В ней сосредоточены высшие ценности. Утопия — это то, что отличает людей от животных, это человеческое в человеке.

Но осуществление самых гуманных идей о справедливом обществе связано с необходимостью разрушения и влечет за собой потоки крови и зла. Это связано с природой утопизма. Ее суть хорошо выразил М. А Бакунин: «Радость разрушения — это творческая радость»[8]. Это иногда оборачивается «хорошей миной при плохой игре», когда под ним лежит плохо скрытая страсть отрицания — стремление к уничтожению «лежащего во зле мира». Именно она дает почву для идеи насильственного преобразования общества у анархистов, у террористов-народников, у большевиков.

Мечта о построении социального рая на земле — это АРХЕТИПИЧЕСКАЯ черта человечества, глубинно связанная со СТРАСТЬЮ К РАЗРУШЕНИЮ, восходящая к генетическим и психологическим свойствам человеческой природы. Этот архетип пронизывает всю мировую историю. Он неодолим и, охватывая массовое сознание, способен перевернуть жизнь как отдельных людей, так и целых государств.

Жажда физического уничтожения всех стоящих на пути осуществления утопической мечты о счастье человечества составляли характерную черту духовной атмосферы России предреволюционного времени. В начале XX века утопическое мировоззрение радикальной интеллигенции победило традиционно-христианское и стало доминирующим в среде образованных классов.

Революция показала, что ничего нет страшнее осуществленной утопии. Когда умозрительная схема (социализма) накладывается на реальность и вся глубина и сложность жизни должна быть подчинена рационалистической концепции, всегда упрощающей действительный мир, тогда утопия оборачивается своим страшным ликом. Утопический план создания земного рая (хотя и является плодом тысячелетней работы выдающихся умов человечества) исключает возможность существования реального, а не вымышленного человека, поскольку принципы его построения входят в непримиримое противоречие с самими законами биологической и социальной жизни.

Придя к власти, большевики принялись немедленно осуществлять модель нового общества. Оно представлялось как полное имущественное равенство, обобществление всего достояния горожан и уничтожение денег. В соответствии с принципами коммунизма они запретили торговлю. Страна оказалось перед лицом голода. Продукты исчезли и непонятно как поддерживать существование.

В.Г. Короленко писал А. Луначарскому, как представителю большевистской власти (в 20-м году): «Увлеченные односторонним разрушением капиталистического строя,.. .вы довели страну до ужасного положения.. Теперь голодом поражена вся Россия. Вы разрушили то, что было органического в отношениях города и деревни: естественную связь обмена. Вам приходит[]ся заменять ее «принудительным отчуждением», реквизициями при посредстве карательных отрядов. … Вы находите, реквизируете, проходите по деревням Украины и России каленым железом, сжигаете целые деревни и радуетесь успехам продовольственной политики»[9].

Создание коммунистического общества требовало решения грандиозной задачи — кардинального изменения русского самосознания и замены его на мировоззрение коммунистическое. Для этого необходимо было разгромить православие, которое являлось основанием нравственных и поведенческих обычаев народа. Поэтому, прежде всего, большевистские репрессии обрушились на Церковь. Тысячи храмов были разрушены. Тысячи священников были расстреляны. Многие были сосланы или подверглись систематическим преследованиям. Быть религиозным стало опасно.

Носительницей русского национального самосознания долго оставалось русское крестьянство, которое составляло тогда 4/5 населения России. Партия проводила «раскрестьянивание» — политику необъявленной войны с крестьянством, когда безжалостно уничтожалось ядро нации — зажиточное, трудовое крестьянство, и делалась ставка на пролетариат и на беднейший слой крестьянства.

Решающим шагом в деле развала национальной идентичности было организованное Советским государством раскулачивание и коллективизация, которые лишали крестьян их собственности и нередко жизни. Русский крестьянин — солидный крепкий хозяин, потерял опору. Почва закачалась под его ногами. Он оказался без собственности, без национальных традиций. Ему не на что было опереться. Все моральные устои, в которых он воспитывался, были объявлены ложными и преступными. В его дом приходили представители продразверстки, отбирали запасы, собранные им за рабочее лето, оставляя его и его семью умирать от голода. Вымирали целыми деревнями. Сам Ленин в конфиденциальном письме свидетельствует (как о чем-то общеизвестном) о сотнях и тысячах трупов русских крестьян, валяющихся на дорогах, о людоедстве как обычных явлениях того времени в результате продовольственной политики большевиков.

Большевики сумели развалить единство народа, натравливая одну часть населения на другую. Лозунг «грабь награбленное» разжигал уголовные страсти в народе, стремление ограбить своего более зажиточного соседа. Большевики сознательно разжигали темные инстинкты. Теперь бедняки, не укорененные в хозяйственной жизни народа, стали задавать тон в деревне. Они, имеющие наименее слабую нормативную привязанность к традиционному быту (вследствие отсутствия собственности и прочного положения в крестьянском мире) проявляли наибольшую деятельность по развалу страны. Именно они составляли классовую опору политике атеизма и, получая власть в деревне, принимали активное участие в разрушении церквей и гонении на духовенство и «кулаков». А хозяйственные, солидные и добропорядочные крестьяне уничтожались раскулачиванием и коллективизацией. Выжившие меняли свой нравственный облик. Под гнетом постоянного страха крестьяне шли на службу новой власти. Одни знали, что это предательство. Другие, перешедшие на сторону коммунистов и поверившие в догмы марксизма, поставляли кадры для новой администрации, а также пополняли ряды насильников и палачей своего народа.

Нравственный облик народа изменился. Ничего не осталось от порядочного, доброго, степенного, хозяйственного мужика. Тысячелетняя система моральных норм, разрушалась. Революционное поколение крестьянства утратило твердые представления о добре и зле. Религиозные идеалы были поруганы. Они подвергались систематическому осмеянию (вспомним произведения Емельяна Ярославского). Новая власть произвела жесткий отбор среди русских людей. Выживали люди без всяких моральных и религиозных норм, развращенных возможностями решать вопросы жизни и смерти своих сородичей. Тысячи были расстреляны и сосланы. Но страшно задать вопрос: «сколько было расстреливающих?».

В результате раскулачивания и коллективизации русский народ был не только ограблен, но и разложен морально. Сегодня мы с трудом можем представить ту отчаянную МОРАЛЬНУЮ ситуацию, через которую прошел русский менталитет. Мы знаем о деле Павлика Морозова, предательство которого представлялось советской пропагандой как высший акт героизма. Мы знаем, что благороднейший Александр Твардовский — гордость нашей поэзии, отказался от своего раскулаченного отца. Эта страшная страница в становлении современного русского самосознания включает в себя не просто формирование народных предателей и палачей, но превращение их в героев, а их поведение в образец поведения нового коммунистического человека, то есть в норму.

Одной из самых неотложных задач Советского правительства было разрушение старой и создание новой социалистической культуры. Часть населения уверовала в эти идеи. Народ в муках от проводимого над ним насилия постепенно начинал усваивать догмы коммунизма, приспосабливаться к нему. Так продолжалось 70 лет. А потом все рухнуло — искусственное государство, построенное на утопических принципах марксизма, развалилось. Наступила «перестройка».

И теперь, в наше после-перестроечное время, населению нужно опять изменять свое мировоззрение. Нам снова надо отрекаться от наших убеждений, привычек, образа жизни, ценностей. Снова нужно переделываться — менять коммунистические идеалы на противоположные им идеалы Золотого Тельца.

В бытии русского сознания можно вычленить следующие этапы: а) традиционный, б) европеизированный, в) революционно-утопический, г) коммунистически-большевистский, д) современный — ново-западный (англо-американский). Такова конкретная картина превращений русского национального самосознания. Но сегодня в мировоззренческом пространстве России все перемешано — и большевизм, и гуманизм, и либерализм, и Православие, и новые идеалы рынка. Аксиологический хаос, вызванный перестройкой, составляет характерную черту современной эпохи.

Мы приходим к выводу, что мечта о построении социального рая на земле — это АРХЕТИПИЧЕСКАЯ черта человечества, глубинно связанная со СТРАСТЬЮ К РАЗРУШЕНИЮ, восходящая к генетическим и психологическим свойствам человеческой природы. Этот архетип пронизывает всю мировую историю. Он неодолим и, охватывая массовое сознание, способен перевернуть жизнь, как отдельных людей, так и целых государств. Итак, не гуманизация, а АМПУТАЦИЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ — вот что характеризует современное общество потребления. Мир в таком понимании предельно прост и безжалостен. В нем исчезает стимул к альтруистическому поведению.

Что будет дальше? Неизвестно. Мы останавливаемся здесь перед загадкой глубин человеческой психики и перед таинственным утопическим идеалом, незримо присутствующим в человеке. Отказ от мифов о человеке и обращение к его реальной истории приводит к пересмотру устоявшихся гуманистических представлений о нем. Тогда возникает новая проблема — проблема СПАСЕНИЯ человека.

Эта проблема связана с проблемой самого существования человека в природе, с наступающей ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ катастрофой. Новое понимание его природы и его положения в мире означает ПЕРЕСМОТР основных закономерностей современной биологии и человековедения. Это означает, что грядет смена как биологической картины мира, так и основных представлений о Вселенной, о закономерностях живой и неживой природы, о судьбе человечества.

_______________________

1. 1. Алексеев, Н. Русское западничество/А. Алексеев // Путь. Париж, — 1926. — № 3. С.84.
   2. Трубецкой, Н. С. Наследие Чингисхана/Н. С. Трубецкой. — М., 2007.
   3. Герцен, А. Собр. соч. Т. УШ/А. Герцен. — М.: Художественная литература, 1958. С.362.
   4. Цит. по Булгаков, С. Н. Душевная драма Герцена. Соч. в 2-х томах. Т. 2/С. Н. Булгаков. — М., 1993. С. 104.
   5. Бакунин, М. Государственность и анархия/М. Бакунин // Философия. Социология. Политика. — М., 1989. С.156.
   6. Покровский, И. А. Перуново заклятье / Покровский И. А. // Вехи. Из глубины. — М., 1991. С. 448.
   7. Хоружий, С. С. Диптих безмолвия/С. С. Хоружий. — М., 1991. С.66.
   8. Бакунин, М. Государственность и анархия/М. Бакунин // Философия. Социология. Политика. — М., 1989. С.156.
   9. Короленко, В. Письма к Луначарскому/В. Короленко // Новый мир. — 1988. — № 10. С.211.

Список литературы

1. 1. Алексеев, Н. Русское западничество/А. Алексеев // Путь. Париж, — 1926. — № 3. С.84.
   2. Бакунин, М. Государственность и анар-хия/М. Бакунин // Философия. Социология. Политика. — М., 1989. С.156.
   3. Булгаков, С. Н. Душевная драма Герцена. Соч. в 2-х томах. Т. 2/С. Н. Булгаков. — М., 1993. С. 104.
   4. Герцен, А. Собр. соч. Т. VШ/А. Герцен. — М.: Художественная литература, 1958. С.362.
   5. Короленко, В. Письма к Луначарскому/В. Короленко // Новый мир. — 1988. — № 10. С. 198-219.
   6. Покровский, И. А. Перуново заклятье/Покровский И. А. // Вехи. Из глубины. — М., 1991. С.448.
   7. Трубецкой, Н. С. Наследие Чингисха-на/Н. С. Трубецкой. — М., 2007.
   8. Хоружий, С. С. Диптих безмолвия/С. С. Хо-ружий. — М., 1991. С.66.

https://cyberleninka.ru/article/n/ozhidanie-buduschego-mechty-i-realnost